— Духи! — он улыбнулся, и в его улыбке было что-то не очень приятное. Так могла улыбаться барракуда. — Да что вы, никаких духов, — на последнем слове он сделал легкое ударение, словно там могло таиться кое-что похуже.

— Ладно… уже поздно… вам пора, мистер…

— Но мне так нравится беседовать с вами, — возразил гость, и впервые повернулся к Даду лицом и посмотрел ему в глаза. В глазах его все еще отражались красные огоньки, хотя он отвернулся от огня… или Даду показалось? Он не мог отвести взгляда от этих глаз. — Или вы не хотите со мной говорить?

— Нет… что вы, — сказал Дад каким-то чужим голосом.

Глаза, казалось, росли и углублялись, пока не превратились в черные впадины, окруженные огненными кругами.

— Благодарю вас. Скажите… а ваш горб не тяготит вас?

— Нет, — ответил Дад, тупо подумав: он гипнотизирует меня. Как тот тип в цирке… как его звали? Ага, мистер Мефисто. Он погружал человека в сон и заставлял делать всякие глупости — ковылять, как курица, или лаять по-собачьи или рассказывать о своих детских проделках. Он загипнотизировал тогда Рэджи Сойера. Очень смешно вышло.

— Неужели вы не чувствуете неловкости?

— Нет… все нормально, — он, как зачарованный, смотрел в эти огромные глаза.

— Давай, давай, — вкрадчивый голос гостя. — Мы же друзья, так? Скажи мне все.

— Ладно… девчонки… понимаете?

— Да, конечно, — сказал с участием гость. — Они смеются над вами. Не желают вас знать.

— Вот — вот, — прохрипел Дад. — Смеются. Она… смеется.

— Кто это «она»?

— Рути Крокетт. Она… — мысль пропала. Все пропало, кроме тишины. Полной, холодной тишины.

— Она шутит над тобой? Тычет пальцем? Хихикает?

— Да…

— Но ты ее хочешь, — настаивал голос. — Так ведь?

— Да…

— Ты ее получишь. Я знаю.

В этом голосе было что-то успокаивающее. Где-то вдалеке Дад слышал серебряные колокольчики. Тихие, сладкие голоса… белые лица… и лицо Рути Крокетт среди них. Он уже видел ее, обхватившую руками груди так, что они просвечивали сквозь шерстяной свитер, словно белые полушария, шепчущую: «Поцелуй их, Дад… возьми их… раздави…»

Он как будто тонул. Тонул в бездонных глазах ночного гостя.

И когда тот подошел ближе, Дад понял все и не испугался, и когда пришла боль, она показалась ему сладкой, как серебряный звон, как чистая и глубокая вода.

Рука его дрожала, и не сумев схватить бутылку, уронила ее на ковер, и она лежала там, проливая драгоценную жидкость на зеленый ворс.

— Дерьмо! — выругался отец Дональд Каллагэн и нагнулся за бутылкой, пока из нее не вылилось все. На самом деле пролилось не так уж много. Он опять поставил бутылку на стол, подальше от края, и поплелся на кухню за тряпкой. Нельзя допустить, чтобы мисс Кэрлесс нашла у него на ковре пятно виски. Было невыносимо видеть ее жалостливое лицо по утрам, когда он мучился от…

«Да-да, от похмелья».

От похмелья, уж скажи правду хотя бы себе.

Он нашел какое-то чистящее средство под названием «О-ап» (похоже на возглас старого пьяницы, опрокидывающего очередную рюмку) и вернулся с ним в комнату. Он почти не шатался. Почти.

Каллагэну уже исполнилось пятьдесят три. Седые волосы, голубые ирландские глаза (теперь чуточку покрасневшие), тонкий рот, все еще твердый подбородок.