.. Наши страстные мечты о Суходоле были понятны. Для нас Суходол
был только поэтическим памятником былого. А для Натальи? Ведь это она, как
бы отвечая на какую-то свою думу, с великой горечью сказала однажды:
-- Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить даже
страшно.
-- То есть с арапниками? -- спросили мы.
-- Да это все едино-с,-- сказала она.
-- А зачем?
-- А на случай ссоры-с.
-- В Суходоле все ссорились?
-- Борони бог! Дня не проходило без войны! Горячие все были -- чистый
порох.
Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго
представлялся нам потом огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми
бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей -- и
обед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости на пол,
охотничьим собакам, косятся друг на друга -- и у каждого арапник на коленях:
мы мечтали о том золотом времени, когда мы вырастем и тоже будем обедать с
арапниками на коленях. Но ведь хорошо понимали мы, что не Наталье доставляли
радость эти арапники. И все же ушла она из Лунева в Суходол, ^источнику
своих темных воспоминаний. Ни своего угла, ни близких родных не было у ней
там; и служила она теперь в Суходоле уже не прежней госпоже своей, не тете
Тоне, а вдове покойного Петра Петровича, Клавдии Марковне. Да вот без
усадьбы-то этой и не могла жить Наталья.
-- Что делать-с: привычка,-- скромно говорила она.-- Уж куда иголка,
туда, видно, и нитка. Где родился, там годился...
И не одна она страдала привязанностью к Суходолу. Боже, какими
страстными любителями воспоминаний, какими горячими приверженцами Суходола
были и все прочие суходольцы!
В нищете, в избе обитала тетя Тоня. И счастья, и разума, и облика
человеческого лишил ее Суходол. Но она даже мысли не допускала никогда,
несмотря на все уговоры нашего отца, покинуть родное гнездо, поселиться в
Луневе:
-- Да лучше камень в горе бить!
Отец был беззаботный человек; для него, казалось, не существовало
никаких привязанностей. Но глубокая грусть слышалась в его рассказах о
Суходоле. Уже давным-давно выселился он из Суходола в Лунево, полевое
поместье бабки нашей Ольги Кирилловны. Но жаловался чуть не до самой кончины
своей:
-- Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле!
Правда, нередко случалось и то, что, вслед за такими словами,
задумывался он, глядя в окна, в поле, и вдруг насмешливо улыбался, снимая со
стены гитару.
-- А и Суходол хорош, пропади он пропадом! -- прибавлял он с тою же
искренностью, с какой говорил и за минуту перед тем. |