— И всё-таки я не верю. Вполне допускаю, что обо мне вы могли знать заранее, — генсек сложил мой листок вчетверо, и убрал в карман.

— Можно вас, — оглянулся я на охранника. Тот дождался подтверждающего кивка Андропова, и протянул мне руки. Развёл таки старый лис меня на слабо.

Относительно здоров. На правой руке следы перелома. Такие же есть на двух рёбрах. Слева вверху больной зуб. Поджелудочная увеличена, — остатки Силы я тут же скачал в накопитель, поэтому пот и покрасневшее лицо получились вполне естественно. Теперь даже не надо притворяться, что я выдохся. — Ну вот, опять перебрал, — заметил я разглядывая трясущиеся пальцы. — Извините, но минут пятнадцать меня не кантовать.

Неуверенной походкой я добрался до одного из кресел, стоявших в стороне, откинулся на мягкую спинку и вырубился. Вторые сутки нормально поспать не получается. Всё урывками выходит.

Глава 16

Мамоновы дачи на Воробьёвых горах — это бывший княжеский особняк. Когда-то тут жили князья Долгоруков, Юсупов, Мамонов. Перед революцией город выкупил усадьбу и разбил здесь городской парк. В довоенные годы в усадьбе разместился Центральный музей народоведения. Уникальная экспозиция жилищ народов России помешалась прямо в парке, под открытым небом. Во время войны музей закрыли, а здание поступило в распоряжение Института химической физики, верхний усадебный парк занял Институт физических проблем.

Вечером меня разместили в небольшой ведомственной гостинице, находящейся в верхнем парке. Микоян мимоходом заметил, что там до меня никто не доберётся, а к вечеру вопрос окончательно решат. Доступ для посторонних на эту территорию закрыт. То, что у меня образовалась большая проблема, я понял слишком поздно. Уже под вечер, когда Степан Арамович, как бы между прочим, сказал, что со мной хотел бы встретиться академик Капица, который проживает тут же, по соседству. То, что встреча будет не по желанию академика, а по просьбе Микояна, для меня не новость. Просто слух у меня хороший, и говорит по телефону Анастас Иванович громко. Страхуется Дед. Не просто же так он отправляет меня к человеку, с даром научного предвидения.

— Хорошо выглядите, Степан Арамович, — только и смог я на это ответить.

— В каком смысле? — на секунду отвлёкся он от дороги и от управления автомобилем.

— В самом прямом. А вот я, вашими молитвами, себя бомжом сегодня весь день ощущаю. Я в этой одежде больше суток, безвылазно. После автобусов и самолётов. Весь помятый и далеко не свежий. Или вы думаете, что в той сумочке, что я на плече таскаю, у меня припасён целый гардероб? Так вот нет. Из одежды там только спортивные трусы и майка. Перед Андроповым меня оборванцем выставили — это ладно, стерплю. Перед Капицей — увольте. Предлагаю сначала озаботиться одеждой, затем душ и глажка, и только потом встреча.

— То есть для тебя Капица важнее Андропова? — улыбнулся, между делом администратор, разворачивая машину.

— Важнее не важнее, а на встречу к нему в кроссовках не пойду, — отрезал я, набычившись.

Талантливейший учёный, ученик Иоффе, защитивший в Кембридже докторскую диссертацию за работы в Кавендишской лаборатории Резерфорда, и идейный бунтарь всю свою жизнь — вот как я воспринимаю Петра Леонидовича Капицу. Память мне подсказывает, что Нобелевским лауреатом он станет только через год, в 1978 году, за открытие тридцатилетней давности. В своё время под институт для этого учёного Сталин отвел бывшую княжескую усадьбу, а специальным решением Политбюро была выделена валюта на выкуп в Англии оборудования Мондовской лаборатории. Академик является одним из немногих, кто имеет право обращаться непосредственно к руководству страны, и высказывать своё мнение, не всегда совпадающее с официальным.