ДЖО. Они уже приняли решение. Довольно им мучить меня.

МАРШАЛЛ. А если я вернусь с победой, вы очень удивитесь?

ДЖО. Хорошо бы! Только этого не будет.

МАРШАЛЛ. Не надо так говорить, Джо. Через пять минут мне выступать перед ними в вашу защиту.

ДЖО. Боритесь за меня, как вы считаете нужным, а я буду бороться, как я считаю нужным. Хорошо?

МАРШАЛЛ. Хорошо.

ДЖО. В одной добродетели нашему штату не откажешь — приговоренному к смерти дают право самому избрать вид казни.

МАРШАЛЛ. Какое великодушие!

ДЖО. Я уже сказал начальнику тюрьмы о своем выборе. Я не хочу, чтобы меня повесили, как уголовного преступника. Я хочу, чтобы меня расстреляли, как солдата… как бунтаря… И пообещайте мне, что все протоколы моего дела будут переданы в правление профсоюза. Пусть они хранятся там в архивах — может быть, они еще понадобятся.

МАРШАЛЛ. Почему вы думаете о протоколах? Вот-вот начнется заседание коллегии.

ДЖО. Я хочу, чтобы кто-нибудь со временем подтвердил то, что для меня важнее всего: мою невиновность.

МАРШАЛЛ. Протоколы мы изучим, времени у нас будет предостаточно.

ДЖО. Вы мне еще не дали обещания.

МАРШАЛЛ. Я вам даю его. Обещаю… Джо, мне пора.

ДЖО. Идите, мистер Маршалл. Идите и, пожалуйста, возвращайтесь с сюрпризом. Я бы так этого хотел.

^{Они обнимают друг друга. Джо уходит за кулисы, а Маршалл идет на ту часть сцены, где заседает коллегия помилований. Освещение там снова становится ярким. Пять членов коллегии помилований приходят в движение.}

МАРШАЛЛ. Господа члены коллегии помилований, я пришел сюда…

УИД. Где Джо Хилл?

МАРШАЛЛ. Он не захотел прийти.

УИД. Не счел возможным почтить нас своим присутствием?

МАРШАЛЛ. Джентльмены, на протяжении столетий лондонские прачки приходили на берега Темзы, чтобы стирать грязное белье жителей Лондона. Но в один прекрасный день, в мае тысяча семьсот тридцать второго года, они не ограничились стиркой. Они высказали вслух свои мысли: «Мы будем бороться за заработную плату, на которую можно было бы жить и кормить наших детей». Слова эти разнеслись по берегам Темзы. «Не стирайте грязное белье лондонцев до тех пор, пока не добьетесь заработка, на который можно жить». Прачек арестовали и обвинили в преступном заговоре. Многих оштрафовали, многих бросили в тюрьму. Владельцы грязного белья думали, что с заговором покончено, что в городе никогда уже не возникнет проблема грязного белья. К их ужасу, на следующий же год прачки опять устроили заговор, а через год — опять. Это называли заговором. Но мы знаем, что это был один из многих эпизодов великой борьбы за свободу человека, борьбы, которая началась тогда, когда тираны и угнетатели впервые поработили своих ближних. Эта борьба не кончится до тех пор, пока дети одного отца будут гнуть спину, чтобы дети другого отца жили в достатке.

Я выступаю в защиту Джо Хилла. Всегда и везде людей, устремлявших взоры ввысь, защищавших бедных и слабых, безжалостно уничтожали. С ними расправлялись в тюрьмах, их казнили на эшафоте, сжигали на кострах. Они шли на смерть, и он готов пойти на смерть. Но неужели вы думаете, что, изрешетив пулями грудь Джо Хилла, вы сможете задушить чаяния угнетенных миллионов, которым он протянул руку надежды? Спросите сами себя: ведь вы хотите уничтожить его не потому, что он виновен, а потому, что он вселил в сердца людей надежду не только на хлеб, но и на благоухающие розы. Достаточно вам сказать слово, и Джо Хилл умрет — ведь он смертен. Но не будьте столь слепы и глупы, не обольщайте себя надеждой, что, выкопав свежую могилу, вы похороните в ней истину, за которую боролся Джо Хилл. Миллионы людей поднимут знамя на краю разверстой могилы, где его сложит Джо Хилл.

Кто будет аплодировать вам, если вы отправите его на смерть, и кто будет петь вам хвалу, если вы его спасете? Если вы отправите его на смерть, вашему поступку будут аплодировать в своих кабинетах владельцы крупных заводов, директора железнодорожных компаний, банкиры в больших городах — все они благословят вас и не будут скупиться на похвалу.