Гнев, поднявшийся из глубины души, заставил сжать кулаки. Даже захотелось кликнуть рынд, отирающихся неподалеку с видом портовых бездельников. Но сдержался. Хотя слёзы из глаз брызнули и лицо покраснело — самому слышно, как уши пылают.

Обидчик же последовал мимо по сходню и стал проверять, как укрыли груз. Теперь на Грица накатило ледяное спокойствие, и голова заработала ясно. Всё по обычаю. Дядька сорвал на мелюзге раздражение, а попытавшемуся вступиться отроку сделал внушение. Нет, это не мир сделался сложнее, а он подрос и стал больше примечать. И нечего тосковать. Сколь сможет, столь поймёт он в хитросплетении бытия, и нечего терзаться. Получил от батюшки этот остров в качестве ноши — вот и должен нести свой груз.

Кстати, куда эти сорванцы усвистали?

А усвистали они за сарай, где на гладком камне отделяли зёрна от песка и глины. Просто выбирали пальцами, и добыча оказалась весомой — считай, целую пригоршню переложили в тряпицу. Проследив за ними, Гриша проследовал на возвышенность левого мыса, ту, на которой крепости нет, а только покинутый редут, где раньше стояла вторая батарея. Сейчас тут под оставленными солдатами навесами и в землянках, где раньше хранился огневой припас, живут беженцы. Старик со старухой, беременная баба — мать этих самых малолетков, неумытый дядька на одной ноге и несколько пьянчужек.

Беженцы, не сумевшие устроиться. Никому здесь не нужные и, если уж честно, не на многое способные. Ни работы с них, ни службы не спросишь, вот и оказались они в положении отбросов. Кто-то милостыню просит, кто-то ворует, а иные перебиваются случайными заработками.

Повернулся и ушёл, размышляя о том, что род, община, этих людей бы сохранила и использовала. Внуков нянчить, носки штопать или сказки рассказывать — вот и жили бы в тепле и не голодали. Но война вырвала их из привычного окружения и погнала туда, где не грабят и не убивают. И предоставила их самих себе. И что он может сделать? Нет, просто дать денег — это было бы трусостью. Малодушно откупиться — слишком простое решение. Но и оставлять всё как есть нельзя. Не по христиански это, хотя и некрепок он в вере, но отмахиваться от того, что делают служители Господа тоже нельзя. Однако и перекладывать на их плечи заботу о сраждущих… он хозяин острова и если не позаботится о людях, то никто не станет считать его своим.

Стоп! Вот откуда в душе горчичное семя. Тот мужик, что строил хлев возле станции посеял в душу зёрнышко понимания, почему жители столь многое спускают ему, недотёпе, с рук, да хоть бы и те же расписки, которые уже деньгами называют. Всё дело в том, насколько его действия соответствуют их чаяниям. Пока не обижаешь народ, можешь рассчитывать если не на поддержку, то хотя бы на отсутствие сопротивления.

Беременную бабу с детишками Наталья забрала в Филиппову больницу. Дел там всегда много, да и школа рядом. Опять же стряпают тут на всех — и на персонал, и на пациентов. Проживут, а там вырастут и… видно будет.

Старика со старухой отвезли на Шубинский Кордон. Васька кучер вызнал, что этот дед колодки обувные резать мастер, вот его и зазвали к Фильке-чеботарю, что для брусодорожников башмаки тачает. А уж старуха, как водится, при нём.

Одноногого к Волкеру в Очистные казармы отправили — пущай перебирает семена. Всё одно больше ничего не придумалось. А вот насчёт полудюжины пьянчужек принять решение оказалось непросто, если бы Колька-лесник не подвернулся вовремя, так и непонятно было бы, что с ними делать. А тут, вишь, приперся к завтраку жаловаться, что на лесопосадке никто трудиться не желает из-за малых расценков. Так что стрельцы ночью обложили пьяниц и попрошаек, связали, да и умчали их в заповедную чащу к лесным кострам и котлу густого кулеша, коим тут работничков потчуют. Хмельного в этих местах не сыщешь — не город. А перечить воле наместника царского — это кто же посмеет?! Или копать будут, как велено, или батоги.