Пирайи тогда на коленках выпрямился, моргать стал удивлённо — не ослышался вроде, так вот господарь и сказал, прям вот сразу…, Пирайи тут сразу смекнул, что к чему и вновь завыл.

— Не губи господарь! Не забирай коров и овец наших в замок свой блистательный! Лучше девок возьми посношай с воинами своими могучими — девок-то много, сношай их не сношай, оно даже и к лучшему. А коровы-то съеденные, назад-то не вернутся…

— Тебе что надо Пирайи? — Прервал его господарь. — Не буду я никого наказывать. И сношать тоже, у меня жена есть. Это всё?

— Ну… — Пирайи даже не нашёлся что сказать.

— Уходи, давай. От твоих воплей голова болит уже.

— Но как же… — Прошептал Пирайи, а господарь уже уходит в ворота замковые.

И ведь не наказал никого, не пришли по ночи воины господаря, дабы сношать всех и карать за повинность ту страшную. Пирайи, было дело, подумал, что так оно и случится. На ночь в сарае спрятался. Но никто не пришёл. Господарь вообще никакого внимания не обратил на сборище то у статуи Милостивой Богини. Плевать ему было, что без спросу его, решили селяне дорогу себе сделать. И вот как с таким господарем-то жить? Этак селяне всё сами решать начнут, без его мудрого слова и совета, да и на площади собираться начнут по любому поводу — а там уж недалеко и до Барговых подземелий, да не смерти апосля, а прямо вот тут и сейчас.

Великое горе пришло в землю Сабасскую — безалаберные и глупые господари во главе Сабаса встали. Навозу сельскому на площади собраться — им плевать. Девок сношать как должно, дабы разврату не было, когда муж — сам! Тьфу ты, даже думать о том противно — сам жену по первому разу сношает. Не господарь сношает, не воины его могучие, а сам этот навозный катышек!

Вот куда катится Сабас?

Куда делась его добрая нравственная мораль, зачем в пучину мерзкого разврата, падают они?

Эх…, нет уж спасенья для Сабасу и селян его добрых, да новыми господарями развращённых.

Всем селом пришли о милости просить, дабы разрешил господарь, дорогу строить.

— Вам чего надо? — Проворчал господарь, когда страшный и слёзный и коленопреклонный вой до его ушей дошёл. Но то понятно — громко сильно, не расслышал. Старейшины головы с земли подняли, спин и колен не выпрямляя, и про дорогу ту сказали. А господарь, очи хмуры сделал, гневом красный стал весь, да меч взял в руку, да как начал их тут прям карать и сношать!!!

Эх…, да если бы…

— Ну? Чего вы ко мне припёрлись? Вы Свободные — хотите строить, стройте. Если конечно, с золотых что на это пойдут, двадцатина уплачена. Уплачена? — Народ ответил дружным согласным гулом. — А раз уплачена — какого хрена вам от меня надо?

Народ молчит, уж некоторые головы с земли повернули, одним глазком смотрят — то шутит господарь, аль и правда вот так и думает, как вот говорит?

Сказали, мол, разреши, не казни, не сношай, не карай — конечно, не прям вот так. Пояснили, что вот тех селянок молодых, что в первом ряду, их туда специально и поставили, за дерзость их господарь, ежели хочет, может посношать их тут прям иль воинам сношать отдать. Самых лучших молодух выбрали, дабы господарю угодить, ежели разгневается. Правда одной пришлось теперь на коленках стоять волосню свою с башки тупой на глаз спустить, да бы фингал не видно было — распутная девка эта, отказываться стала, когда выбрали её селом всем, средь прочих, как от гневу господареву в дар. Распутница эта бесстыдная всё говорила, что с мужчиной ещё не была, что мужа не присмотрела себе, что господарь старый, в общем — за дело в глаз от отца своего получила.

Но остальные целые были, молодые все, не старше четырнадцати лет — в тайне, многие надеялись, что хотя бы сейчас господарь иль его воины посношают девок сельских.