Тут надо пояснить, что в день, когда происходила встреча Онегина и Аврамова на квартире последнего, стояла прекрасная середина лета. Был тот редкий петербургский денек, когда вовсю сверкало солнце. Однако, по русскому обыкновению, окна кабинета Аврамова были плотно затворены – но шторы раздернуты. Сквозь них солнце освещало прямоугольными пятнами все бывшее в комнате. С Невского проспекта доносился отдаленный шум пролетавших экипажей, а снизу, с Мойки, – плеск весел и крики разносчика.

Аврамов начал свой рассказ.

– Я прихожусь Владимиру Ленскому родным дядей. Какая обида, не правда ли? Какой симметричный ответ! Ваш дядюшка, Онегин, оставил свое состояние вам, племяннику. Мне же – напротив, племянник помог, Ленский. Итак, по порядку. Его мать Елена Ленская, в девичестве Аврамова, доводилась мне сестрой. Близких отношений между мною с ней никогда не было. Шестнадцати лет я поступил на службу в Петербург. Она рано вышла замуж за старшего Ленского (которого я, впрочем, никогда не видел) и погрязла в усадебном быте и воспитании своего единственного сына Володечки. Моя гвардейская жизнь в столице, вблизи двора, требовала огромных расходов. С каждым годом я проживал больше, чем мог себе позволить. Родители наши с Еленой разделили перед смертью свои владения и капиталы поровну между мной и ею. Я, к громадному моему сожалению, промотал свои поместья и деньги очень быстро. Одно мое имение оказалось продано, затем другое… Третье заложено… Однажды я даже обратился к Елене с просьбой о финансовой помощи – однако ее супруг отказал мне, причем в резкой форме. На том наши отношения совершенно прекратились. И вот я, наконец, узнал, что она, а вскорости вслед за ней ее муж отправились к праотцам. Должен заметить, что Ленский-старший был рачительным хозяином и, как я понимаю, ему удалось не только не растранжирить, но и умножить то приданое, что принесла ему моя сестрица. Единственным наследником их немалого состояния оказался недоросль Владимир Ленский, обучавшийся в ту пору в Германии наукам. Вот, господин Онегин, какова жизненная несправедливость! Юнец, для которого главное в жизни стихи и отвлеченные науки – а деньги и владения не составляют никакой ценности, получает все. А я, задыхающийся без средств – издерживать которые стало для меня за годы жизни столь же естественно, как рыбе плавать в воде, – не получаю ничего! Да-с, тогда я решил исправить эту вопиющую несправедливость. Узнав, что Владимир Ленский вернулся из Германии в свои имения, которые только по странной гримасе Провидения стали его (а не моими!), я взял на службе отпуск по семейным обстоятельствам и отправился в те же края, в ваш О-ский уезд. В моей собственности там еще оставалась деревенька – разумеется, заложенная в опекунский совет.

(Я должна сделать замету, что для меня это стало сюрпризом. Ни наша с Олей мама Прасковья Александровна, ни другие соседи, ни сам Владимир Ленский ни разу даже не упоминали при нас, что в их семье существует еще и дядюшка – постоянно проживающий в Петербурге. Никто из моей семьи об этом даже не ведал.)

Меж тем Аврамов продолжал рассказывать Онегину – притом он не выпускал из рук пистолета, а Егорка со своим ружьем следил за каждым его движением.

– Я поселился практически инкогнито. Никого из соседей, разумеется, я не стал извещать о своем прибытии. Попросил я также уездное начальство (подкрепив просьбу барашком в бумажке) не распространяться всуе о моем присутствии в имении. Даже дворне своей я наказал хранить молчание о моем прибытии в уезд. Сам же я принялся разузнавать, как обустроена жизнь моего любимого племянника. Конечно, самым лучшим источником сведений о господах являются их дворовые.