– Как там наша буренушка? – ласково спросила женщина, адресуя эту ласку и к корове, и к будущему муженьку. – Не собирается опростаться?

– Что я тебе – ветеринар? – огрызнулся «хозяин».

– Не сердитесь, Серафим Потапыч… Просто долго сегодня оглядывали буренку, вот я и подумала…

Прапорщик пренебрежительно посопел. От пола тянуло сыростью, пришлось натянуть на толстые, деревенской вязки, носки обрезанные валенцы.

– Сама слышала: на охоту собираюсь, – хмуро об»явил он. – В Голубой распадок. В пять утра отправляемся с москвичем. Не в погонах же ехать. Волоки, что осталось от умершего мужа.

Это – не унизительная просьба – военный приказ! Да ещё сдобренный непреклонным видом, выпячиванием жирной груди.

– Сей минут сделаю, Серафим Потапыч! – с готовностью воскликнула обрадованая человеческим отношением женщина. Ведь Толкунов чаще ворчит и даже орет, а тут снизошел до просьбы. – Хороший вы человек, всех привечаете, Бог отплатит вам за доброту!

Сожительница вскрыла сундуки, стоящие вдоль стен горницы, открыла шкаф. Толкунов не ошибся – одежонка осталась. Правда, мужик Евдокии был немалого роста да и разворотом крутых плеч Бог его не обидел. По сравнению с ним прапорщик пузан выглядит сказочным колобком.

Натянул Серафим на себя широченные штаны, влез в теплую рубаху – будто утонул. Погляделся в зеркало – плюнул. Такая уродина в нем отразилась – зверье в панике разбежится, птицы с веток повалятся от хохота.

Евдокия, прикрывая лицо передником, захихикала.

– Чего смеешься, паскудина? – раздраженно цыкнул постоялец. – Ушила бы, что ли, не выглядеть же перед москвичом огородным пугалом!

Женщина послушно достала с полки швейные принадлежности. Расправила одежонку, принялась за шитье.

– Сапоги имеются?

– Сичас достану!

С броднями сорок шестого размера пришлось смириться, их не ушить, не обрубить. Толкунов натолкал в носки газетной бумаги, навернул на ноги несколько портянок. Потопал по чисто вымытому полу – опробовал. Свободно, конечно, нога болтается, зато тепло и не жмет.

И все же выглядит цирковым клоуном…

Не зря попутчик давится от обидного смеха, отворачивается.

– Ничего смешного, – обидчиво покривился Серафим. – В тайге и не в таких нарядах ходют… Спасибо Евдокии – обмундировала. Сохранилась у бабы мужняя одежка – ушила её, подровняла. За курткой пришлось сбегать к соседям, после – к бабам, живущим на заимке. Ночь, тьма – хоть глаза выколи, а Евдокия, заради постояльца, не напугалась – побежала. Хорошая она баба, Тарас Викторович, повезло мне с ней… Правда, не в меру болтлива, да я не лыком шит – воспитую…

Машина «споткнулась» на очередной колдобине. Толкунов ударился плечом о борт и невольно вскрикнул.

– Надо бы верхней дорогой ехать, – пробурчал он, растирая ушибленное место. – Дерьмовый водитель сунулся в непролазную грязь…

– Разве есть другая дорога?

– Поверху сопок, через перевал. Там камни ужасть какие, но все ж не грязь… Это Евдоха присоветовала нижнюю дорогу, а я, дурак, послушался бабы.

Помолчали. Прапорщик что то бормотал, ругался в адрес водителя неумехи.

– И к кому бегала твоя сожительница за одежонкой? – максимально равнодушным тоном перебил стоны спутника сыщик, но внутри у него все замерло. – На твою фигуру непросто одежонку отыскать…

– Не одежонку – куртку, – поправил Толкунов, горделиво откинув назад. – Разбудила соседей – не нашли, пришлось бедолаге бежать аж к Афоньке. Есть такой мужик на заимке – представительный, солидный.