— Куда же они? — беззвучный вопрос застрял на языке.

Жименко бежал, чувствуя, как колотится в груди поизносившееся сердце, слабеет прерывистое дыхание и противная тошнота подступает к горлу.

Он добежал до крайнего домика, у которого были настежь открыты двери, а внутри никого, увидел на столе выстроенные в длинную ветвистую дорожку костяшки домино. На лавке лежала ощипанная птичья тушка, и углу стволом к стене притулена малокалиберная винтовка с продетой в ушки веревкой, заменяющей ремень.

«Косых. Это его винтовка», — как о чем-то постороннем, подумал Жименко…

А Косых в это время сидел за толстым кедровым пнем на окраине тайги и звонко икал, неотрывно глядя на высокое зарево фонтана. На глазах его пламя высветилось ярким — рвануло бочку с соляркой. Сорокаметровая буровая вышка раскалилась до малиновой красноты и стала беззвучно стекать вниз к подножию пламени, потом долго еще чернел высокий угловатый корпус трансмиссии, не желавший поддаваться огню. Но и он вскоре раскалился, засверкал искрами-звездами, пламя подпрыгнуло еще выше, будто снизу невидимый кочегар подкинул горючего, грохот усилился, от него заныли барабанные перепонки. Пораженный этой картиной, Косых попятился от кедрового пня в глубину тайги, спотыкаясь о валежины и оскальзываясь на обледенелых куртинах, потом вдруг сорвался и с отчаянным криком покатился куда-то вниз по пологому склону, увидел, как его ноги, обутые в сапоги, по колено погрузились в воду.

«Тром-Аганка», — мелькнуло в голове.

А из-под ног стремительно метнулось в сторону сильное тело большой рыбы. Рыба проскользила по поверхности воды несколько метров, потом, звучно шлепнув хвостом по глади реки, ушла в глубину. Косых успел заметить толстые ребристые шипы на рыбьей спине. Осетр!

Косых вылез из воды и, кряхтя, цепляясь руками за ветки кедрача и краснотала, стал выбираться наверх. Там увидел в неровном свете, что голенище правого сапога разрезано, будто располосовано тупым предметом. Осетр зацепил шипом. Косых стащил один сапог, вылил из него воду. Из второго, рваного, выливать не стал, а, ступив на валежину, постучал о нее несколько раз каблуком, и каждый раз сквозь дыру в голенище с хлюпаньем выплескивалась вода.

Тут он и вспомнил о товарищах, которых оставил на буровой. Как они там?

Сазаков добежал до опушки вместе с Колышевым и Кедой, и теперь, печальный, с кристально прояснившимся мозгом, сидел на холмике-«пятачке» и безучастно, не ощущая ни мокрой стылой земли под собой, ни сильно припекающего жара, бросающего на его лицо солнечные отблески, дымил толстой, разбухшей от влаги сигаретой, пряча стреляющий вонючими кольцами красный огонек в рукаве. Он не испугался ни взрыва газа и нефти, выхлестнувшихся из глубин, ни того, что так неожиданно открыл месторождение… Он сидел безучастный ко всему происходящему, казнился, прислушиваясь к грохоту горящего фонтана и одновременно к громкому путаному разговору, который вели Кеда и Колышев. Первый испуг у них уже прошел, осталось острое любопытство.

— Слушай, какая высота у кедра? — непонятно зачем интересовался Кеда.

— У кедра? Ну, метров двадцать пять, — ответил Колышев.

— Значит, средний рост у тайги — двадцать пять метров.

— А что?

— То. Высчитываю высоту пламени. В шесть раз пламя выше тайги. Выходит, метров полтораста…

— Ну?.