— Переезжай на Касперовку, к тетке… Там тебя почти никто не знает…

— Вот ты и проговорился, Ананьин… Значит, я остаюсь здесь и должна жить при немцах…

— Не придирайся к словам, Лариса… Я только даю тебе совет… На всякий случай…

— Нужны мне твои советы… — Лариса выругалась. — А где я буду жить и как — это уж не твоя забота. Понял?

— Как это не моя забота?.. Ты носишь мою фамилию…

— Плевать я хотела на твою фамилию… Тоже мне, фамилия… Так знай: я не жена тебе больше… А фамилия моя — Заозерная! И еще знай: я никогда тебя не любила! Никогда! Слышишь?..

— Ты хочешь обидеть меня, сделать больно… Но твои слова меня мало трогают… Моя голова сейчас занята другим…

— Конечно, другим… Другим… Уходи! И чтоб мои глаза тебя больше никогда не видели…

Около Пятихаток машину Ананьина обстреляли немецкие танки. Поднимая черные земляные фонтаны, снаряды рвались рядом со шляхом.

— Скорее в балку! — крикнул Ананьин шоферу.

Машину резко качнуло на выбоине. Ананьин больно ударился об угол и матерно выругался. Снаряд разорвался совсем близко, и по фургону забарабанили комья сухой земли. Ананьин вцепился руками в дверцу и втянул голову в плечи.

Наконец машина заскочила за бугор. Шофер хотел остановиться, но Сергей Аристархович приказал:

— Гони!

Только когда они проехали несколько километров, разрешил:

— Остановись.

Но тут они услышали резкий, завывающий рев «мессершмиттов».

Звука пулеметной очереди Ананьин не слышал — все заглушил треск лопнувшего лобового стекла: осколки брызнули в разные стороны. Ананьин инстинктивно закрыл лицо руками, а когда отвел их, то увидел, что они в крови… Шофер рядом, как мешок, ссовывался с сиденья вниз. Глаза были открыты, а изо рта змеилась тоненькая темно-красная струйка. Руки шофера еще лежали на рулевом колесе, но машина мчалась неуправляемой, произвольно выбирая направление, рыская на выбоинах.

Ананьин схватился за ключ зажигания, успел его повернуть, и тут газик на яме так тряхнуло, что Ананьин подскочил вверх, ударился о перекладину и потерял сознание.

Сколько он был в беспамятстве, он не знал. Скорее, это был нервный шок, потрясение, короткий обморок. Придя в себя, он почувствовал едкий запах дыма. Полуторка горела. Машина загорелась с кузова, и это было счастьем для Ананьина. Если бы пуля попала в бензобак, который располагался прямо перед кабиной, произошел бы взрыв, и его уже не было бы в живых.

Ананьин выскочил из кабины. Шофер убит наповал — это сомнений не вызывало. Но Шелест и Григорьев… Что с ними? Весь кузов фургона охватило пламя. Ананьин фуражкой прикрыл лицо, защищаясь от жара, подбежал к дверце и рванул ее: она распахнулась. Из фургона вывалился мертвый и уже обгоревший Григорьев. Ноги Шелеста в дымящихся сапогах торчали у выхода.

От притока воздуха пламя внутри фургона вспыхнуло с новой силой. Горючего материала было достаточно. Горели папки, горели «дела». «Ну что ж, по крайней мере, они не достанутся немцам», — мелькнуло в сознании у Ананьина. Но что теперь делать ему? Возвращаться назад, в Таганрог? Или попытаться пройти в Ростов? Судя по всему, сплошной линии фронта нет. Значит, можно пробраться.

Ананьин оглядел себя. Руки его были в крови. На пиджаке и брюках тоже кровь. Почему-то только одна нога оказалась обутой. Другая туфля, видно, осталась в кабине. Полуторка уже догорала.

Вечерело. Солнце заходило за горизонт, обливая степь розовым закатным светом.