На другой стороне конверта было написано несколько стихотворных строк:

Михаил Осипович держал этот листок в руке, и пальцы его дрожали.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

После бомбежки Ростока немцы стали восстанавливать заводы. На работы выгнали всех — и военнопленных, и гражданских: венгров, итальянцев, французов, поляков, голландцев, бельгийцев ну и, конечно, русских. Работы шли медленно. Тысячи подневольных людей, тысячи рабов трудились по принципу: «Лянгсам… Лянгсам…» Стоило надсмотрщику, полицаю отойти куда-нибудь, работа и вовсе прекращалась.

За две недели кое-как расчистили дороги. В кучи собрали битые кирпичи, стекла, обгорелые бревна, мусор.

Раскопали убежище под цехами и щели, извлекли оттуда погибших. Мертвых штабелями укладывали на грузовики и отправляли в крематорий.

Через две недели двести пятьдесят «летающих крепостей» повторили налет на Росток. Заводы Хейнкеля надолго вышли из строя.

В Росток из других городов прибывали грузы. Они скапливались, лежали под открытым небом. К осени зачастили дожди.

Немцы решили построить склады в окрестностях Ростока, на которых могли бы храниться эти грузы до востребования.

Один из таких складов оборудовали в помещении бывшего кирпичного завода, между Крёпелином и Кюлюнгсборном.

Завод находился на опушке леса, в пустынной местности.

Крёпелин был связан с Ростоком железнодорожной линией. Грузы из Ростока приходили в Крёпелин, а оттуда уже на машинах доставлялись на кирпичный завод.

Авиация союзников наносила удары с воздуха только мощными соединениями и, естественно, по крупным целям. Небольшой кирпичный завод, затерянный среди лесов и полей северного Мекленбурга, не мог вызвать у них никакого интереса. Это понимали и немцы, и «транспортники». Сделать с ним то, что сделали с «Мариене», было невозможно, подавать какие-либо сигналы бессмысленно, никто не обратил бы на них внимания: слишком уж мала была цель.

Двадцать человек русских перевели сюда из «Спорт-Паласта». Сначала их привозили на машине, а в конце рабочего дня отвозили в лагерь. Но возить, видно, было хлопотно, и русских в ноябре разместили в помещении, которое прежде было хлевом. Для охраны выделили двух полицейских с собаками.

На территории кирпичного завода в бараке жил шеф, которому подчинялись все склады. Из Ростока он вывез сюда семью, спасая ее от бомбежек.

Володя Путивцев обратил внимание на то, что шеф никогда не носил на лацкане своего пиджака значка нацистской партии. Человек, занимавший такой пост, должен был бы быть членом партии. Еще больше Володю удивило то, что дочь шефа, которой было семнадцать лет, стала здороваться с ним при встрече. Когда она поздоровалась в первый раз, Володе даже показалось, что он ослышался. Или, по крайней мере, это «Мойн!» относилось не к нему. Оглянувшись, он никого не увидел вокруг себя и, смутившись, тоже сказал: «Мойн!» Молодая немка чуть улыбнулась, заметив его смущение. С тех пор они здоровались всякий раз, когда встречались на территории завода.

Как-то в начале зимы шеф позвал Володю Путивцева в свой кабинет, который находился на втором этаже.

Он предложил ему снять «мантель» — знаменитую Володину «москвичку».

— Есть у вас в Красной Армии родственники? — спросил он.

— Да. Отец в армии, дядька, братья…

— Я нашел в лесу вот это, — шеф протянул Володе листок бумаги.

Это была листовка. Первая русская листовка, которую Володя увидел в Германии за три года.

— Можно ли верить тому, что пишут русские?.. — спросил шеф.