ЛЕГЕНДА О ДВУХ АЛЬБЕРТАХ

«16 октября в 5 часов 30 минут утра из Одесского порта отошли последние транспорты с советскими войсками и руководящим ядром партийных и советских работников города».

«Одесса. Очерк истории города-героя».

Сейчас октябрь, и море скоро станет свинцовым, бычок пойдет на глубину, а здесь будет клевать только мелочь на тонкую месину. Зато пойдет глось. Он почему-то в этом месте всю дорогу крутится, когда холодает. Ты не дурнее глося и крутишься возле меня. Потому что где я - там рыба. Ничего удивительного - я с нее живу, хотя этого делать нельзя.

Не разрешают продавать рыбу на Привозе, дожили, слава Богу. А я все равно ее там продаю. И менты меня не трогают. И ты не думай, что я им кидаю долю, нет. Просто, когда они забрали меня два раза в жизни - первый и последний - я им все выложил за себя. Как на духу. И тогда главный мент Привоза сказал мне: «Торгуй, батя. Мы не можем уследить за всем, что здесь творится. Поэтому торгуй - и флаг тебе в руки. Ничего не бойся». Честно сказать, я ничего и не боюсь, но приятно, что среди ментов попадаются такие ребята. Так что мне в этом году торговать еще месяца два, а там дай Бог дотянуть до весны - и снова в море. Пригреет солнце, зашевелится бычок, расцветет акация и подойдет ставрида. Люди снова начнут покупать у меня рыбу и говорить: «Спасибо, Карлыч». Потому что я лишнего никогда не драл, а мелочь всегда отдаю даром нищим старухам. Мне много не надо.

Вот видишь, кругом камни, а между ними пляжик песчаный. Так это любимое место глося, запомни его. Чтобы легче было в шторм попадать. Вдруг мы больше не увидимся. Ты же ловишь для удовольствия, а я - чтобы выжить. Смотри, какой сурман, сбитый, как свинья. Сейчас - самое золотое время для рыбы. А зимой я засяду в своей берлоге, буду читать книжки и ждать весны, Если Бог даст дождаться.

Скажу тебе честно, в мои годы многие старики начинают верить в Бога; Это только в молодости, когда жизнь кажется вечностью, ты считаешь себя самым главным в мире. А потом получаешь от жизни по носу и становишься на свое место. Место в раю я себе обеспечил. Потому что тот, кто провел свою жизнь в аду, не может продолжать ее в том же месте на том свете. Мне так кажется.

А главное - попадешь туда без проблем, документов никто не спрашивает. Их у меня и тут нет. А зачем, кто надо - Карлыча и так знает. Помру, вот смеху будет, потому что догадываюсь, какая беготня начнется, чтоб выяснить, как меня зовут?

Ты знаешь, как меня зовут? То-то же. Карлыч да Карлыч. Так это не кличка, а отчество. А вот на руке две синенькие буковки «А», видишь? Наколки тускнеют со временем, как картины. Тем более от такой жизни. Так вот, если ты думаешь, что это написаны инициалы моего имени и фамилии, то ошибаешься, хотя буквы совпадают. Меня зовут Альбертом. Его тоже звали Альбертом. И фамилии наши были похожи - его Айзенштейн, а моя - Айзенштайн. Только отчества разные. Его - Абрамович, мое - Карлович. И корешевали мы с ним чуть ли не с пеленок, потому что родились в одном дворе в неделю разницы. Альберт был старше меня. А теперь я обогнал его на полвека.

Вот я все думаю: до чего погано устроен этот мир. Всего одна буква разницы в фамилии, а как круто разметала нас судьба. Мы с Альком - не разлей вода, его дом был моим, а мой его, и до войны люди жили куда лучше, чем сейчас. Помню, в нашем дворе стоял громадный стол, и после работы все не разбегались по своим углам, а вместе пили чай за этим столом из самовара с медалями на брюхе. Что там говорить...

Мы и наколки эти сделали в знак вечной дружбы: на Алькиной руке были мои, а на моей - его, хотя буквы одинаковые. Лупили нас папаши каждого за свои буквы, так что мы оба на заднице неделю не сидели, хотя мамы пытались нас защитить. Когда пацанам по восемь лет - у них что, мозги есть? То-то же.

Ну а потом все забылось, и мы по-прежнему бегали друг к другу в гости, а во дворе отмечали все праздники подряд, даже религиозные.