Хаим Вайсман вздрогнул, вспомнив о примусе, а также о поисках, которые велись борцами за великие идеи в его квартире все эти годы. Чекисты искали золото, петлюровцы - все подряд, белых интересовали исключительно такие сокровища, как большевики, немцев - почему-то только шнапс, а зуавов - комнатные собачонки, которых к тому времени в Одессе подавали под видом антрекотов а ля рюсс в кафе Фанкони. Кроме вышеперечисленных представителей постоянно меняющихся властей к Вайсману заходили и другие люди, предлагавшие купить прокламации против Антанты или сменять полбуханки хлеба на револьвер. Со временем Хаиму стало казаться, что он живет в проходном дворе, и где-то в глубине души Вайсман радовался, что его Сарра не дожила до того дня, когда их дом превратился в нечто среднее между полицейским участком, сумасшедшим домом, борделем и таможенным департаментом.

Да, этот день для Хаима складывался удачно еще и потому, что его соседка мадам Бала гула занесла ему несколько бычков, которых ее сын, несмотря на запреты белых, красных, Антанты, интервентов, не говоря уже о более мелких хозяевах Одессы, продолжал ловить в море. Прикрыть границу по береговой линии ни у одной из властей не хватало сил, времени и канатов: они делили город между собой. Мадам Балагула относилась к Хаиму Вайсману, как положено доброй соседке, почти с искренней привязанностью. Мадам никогда не забывала, что именно стараниями Хаима ее покойный муж работал извозчиком в таком доходном месте, как Английский клуб. Она бы, конечно, делала для старика больше, однако и мадам Балагулу, несмотря на ее антисемитическое происхождение, обыскивали и грабили - будь здоров.

Хаим Вайсман решил, что будет самым правильным немедленно почистить рыбу и съесть ее, пока кто-то не пришел и не конфисковал эти излишки продовольствия в помощь голодающим Поволжья. А картошку можно пока спрятать в тот тайник, куда до революции, на ночь глядя, он помещал брюлики. Однако, переводя взгляд на окно, старик опустился на стул с тремя уцелевшими ножками и прошептал, проклиная себя: «Накаркал». К его дому подъезжала телега, в которой сидели вооруженные люди.

Выпустя так и не почищенного бычка из вмиг ослабевшей руки, Хаим еще раз пожалел, что не живет на Молдаванке, куда благодаря стараниям Михаила Винницкого не решалась заглядывать ни полиция, ни милиция, не говоря уж об Антанте, которая тоже хотела жить и дышать воздухом. А может быть, на этот раз к нему опять пожаловали ребята с того веселого хутора, где королюет Винницкий? Их давно не было, целых два месяца. Старик пристально посмотрел на подымающихся по лестнице людей и понял, что ошибся. Люди Винницкого никогда не ездили на телегах и не одевались с таким шиком. Кроме того, они любили ходить по делам ночью, когда даже ЧК не посылала патрули дальше пятидесяти метров от своего здания. «Гайдамаки», - решил Хаим, увидев головной убор одного из них. Но гайдамаки не ходили в обмотках. «Кавказцы», - передумал Вайсман, разглядев за поясом у другого два кинжала и револьвер с перламутровой рукояткой. Но среди кавказцев блондины тогда были редкостью, как и среди одесских ювелиров. Третий был одет так, что Хаим даже не рискнул определять, кого он из себя представляет: в юнкерской шинели, простреленной на груди, генеральских галифе с лампасами, на боку у него висел австрийский палаш, а с плеча постоянно норовила съехать трехлинейка имени капитана Мосина.

Разглядев вид транспорта приехавших и красную полосу на папахе одного их них, Вайсман понял, что это чекисты. Хаим начал усиленно вспоминать, как их контора рекламирует сама себя. Однако из длинного изречения насчет холодной головы и других жизненно важных органов ювелир помнил только о длинных руках.

Раньше чекисты приезжали на обыск в автомобиле.