И все решили, что Петро прав. Только Марголин со своим шпаером сказал: «Нет!», - и даже самый спокойный я вскинул на лоб свои брови. «Нет, - сказал Марголин, -кони могут идти позаду. Федя был наш друг, и мы сами понесем его отсюда туда. Мимо Чумки, по булыжнику, как было раньше». И все согласились с ним, потому что иногда Марголин предлагал вполне допустимые вещи.

Мы понесли Федю Трапочку в гробу Бурневица, меняя друг друга. А по дороге остановились возле винарки. И вовсе не потому, что взопрели, а из-за того, что покойник любил выпить. Мы останавливались и раз, и два, и восемь. Тогда пивных в Одессе было, как сейчас сук у «Лондонской». И в каждой из винарок мы пили за упокой грешной, но чистой души Феди Трапочки, которая не доберется до рая, потому что там скучно и нет коней. Потом у нас кончились деньги, а до кладбища было еще далеко. Но нас знали и отпускали в кредит без второго слова. Потому, что тогда слово одессита чего-то стоило без расписки у нотариуса Радзивиловского. И мы шли дальше.

Надо тебе сказать, что недалеко от Чумки была себе такая забегаловка под кличкой «Юность» или «Уют», что-то в этом роде. Тошниловка, каких мало, пол вечно обрыганный, а снаружи ее обсыкали каждый день с утра до вечера. И ночью тоже. Мы б туда в жизнь не зашли, но Бабура Ваня сказал, что пора опять выпить за здоровье покойника. И Вольф Серебряный его поддержал. Это была еще та штучка даже для Одессы. На еврейском кладбище есть могила с надписью «Рухнул дуб, Хаим Серебряный». Так это его дед. Мне рассказывал один штымп, что этот дед завтракал исключительно жменей маслин и бутылкой водки. И вот от того дуба вырос отросток Вольф. Ты не знал Вольфа и плохо помнишь за маслины. Но поверь, водки он мог выжрать еще больше, чем Игорь Шишкин или даже я, у которого дед завтракал куда скромнее. Полубутылки перед работой ему вполне хватало для жизни. Так вот Вольф сказал: надо добавить - и мы решились зайти в эту тошниловку, от которой воняло, не дай тебе Боже. А изделие Бурневица, как назло, на ее поганые двери не было рассчитано. Представь себе, что это за заведение, если в него не влазит гроб даже боком? Говно оно говно и есть. Но выпить все равно надо было. А то Федя Трапочка мог бы обидеться, если бы мог.

Уж он бы не пропустил, пусть даже забегаловка такая вонючая. Водка есть водка и градусы на запах внимания не тратят. Держал эту тошниловку козел по кличке Вытри Шнобель. Потому что у него на носу вечно висела сопля, которая так и стремилась упасть в стакан, когда это падло наливало. И вот эта гнида заявляет нам, что в его вонючей тошниловке кредита нет. Боже, как побелели глаза у Али-Заде, какое лицо сделал сам себе Эбенгардт, что ему сказал Мотя Кионгели... Короче говоря, если бы не похороны, так мы от этой тошниловки устроили такое, что на ее обломки и коты сцать побрезговали. Хорошо еще у Марголина остановили руку в кармане. Пиня, между нами, свой пистолет доставал чаще, чем другие. А Шишкин этому скоту вежливо, дипломатично говорит: «Дорогой ты наш, пидор мокрожопый и так далее... Покойник любил выпить. Ты не уважаешь нас - хорошо. Ты закрыл кредит - это твое право. Но отказать покойнику в просьбе - такого никто не поймет». А Вытри Шнобель уже пьяный до того, что не понимает, кому перечит, вызверяется: «Я еще покойникам на шару не наливал. Твоему нальешь - завтра тут не протолкнешься от клиентов с третьего христианского».

Все мы видим, что этого идиота и швайка не уговорит. И тогда Зорик Эсмонд что-то начал горячиться на ухо Грине Хаджи-Баронову. Тот сперва посмотрел на Зорика, будто у него рог на морде вырос, а потом подумал, матюкнулся и говорит этому козлу соплястому: «Заклад берешь?»

Вытри Шнобель аж залыбился, как петух после палки. Заклад - это он любил.