Испытывая гнетущий стыд за свое прошлое, отвел взгляд, уставившись на сжавшиеся в кулаки ладони первой пары рук. И поспешно признался, пока малодушно не решил промолчать.

— Вина полностью моя. Не осуждай свою маму. Ей было невыносимо тяжело рядом со мной. Так больше продолжаться не могло. Неизбежно наши проблемы сказались бы и на тебе. Поэтому я и решил, что ты должна покинуть меня тоже. Пока… не начала понимать, что происходит вокруг.

— А вот маму я совсем не помню в детстве… — неожиданно призналась дочь.

Нервным, чуть резковатым движением я коснулся лба и отрывисто признался:

— Ты мало видела ее в то время. В основном я заботился о тебе тогда. — И тут же испугался того, как Соли поймет эту фразу. — Но это не потому, что твоя мама не хотела находиться рядом. Просто Дейнари… она болела. Но я абсолютно достоверно знаю, что ты уже тогда была ее маленьким счастьем. Уверен, твоя мать любит тебя и сейчас.

— Знаешь? Откуда?

И снова вопрос, который вынуждает меня вернуться в прошлое. Почувствовать то, что я запретил себе вспоминать. И это оказалось мучительно больно — опять словно бы по-живому отрезать частичку себя. Я снова оказался в том дне, когда родилась Соли. Услышал ее требовательный плач, заставлявший все в моей душе вздрагивать, и робкие пояснения миротки: малышку необходимо покормить.

Но Дейнари пребывала в состоянии аморфной комы. Пусть глаза ее были открыты, а черты лица не искажены муками боли, она никак не реагировала на новорожденную дочь. И на мои призывы. Просто лежала, безучастная ко всему. Даже к жизни и потребностям совсем недавно произведенного ею на свет ребенка.

— Приложи ее к груди матери, — наставляла моя помощница, страшась приблизиться, — реакция моей арианки в последнее время на нее была угрожающей.

Мне этот совет показался немыслимым. Что мог воин знать о кормлении? Об уходе за младенцем? Сам процесс соприкосновения ребенка и материнской груди казался мне странным.

— И держи осторожно! Чуть подпирая голову. Следи, чтобы она была всегда немного выше туловища — иначе ребенок может подавиться и умереть.

«Умереть», — взвинченный нескончаемым криком Соли, потрясенный пониманием ее зависимости от моих усилий, я вздрогнул от этого слова. Никто и ничто в моей прежней жизни не подготовило меня к ситуации, когда жизнь новорожденной девочки будет только в моих руках.

Дочь не могла и предполагать, что моя жажда защищать ее, оберегать и жертвовать собой проистекает с той поры. Бережно, с величайшей осторожностью подхватив кроху верхней парой рук, второй принялся плавно перемещать Дейнари. Хотелось устроить ее полусидя, привалив к своему телу. Так я смог бы поднести ребенка к материнской груди, имея возможность наблюдать за кормлением поверх плеча арианки.

Помню, как взмок тогда, не представляя, смогу ли справиться. Вообще, сработает ли этот план? Больше всего страшила мысль, что для кормления будет необходимо осознанное участие Дейнари. Ведь вытянуть ее из этого странного забытья я не мог. И другого источника пищи у новорожденной нет.

Тот первый раз стоил мне не одного года жизни — такого напряжения я не знал ни в одном самом жестоком сражении. Мой извечный страх не справиться сводил с ума, пока я, пристроив крошечный ротик дочери к вершинке груди Дейнари, ждал… сам не знаю, чего. Ждал и отчаянно молил в душе все свое везение. Мне вторил тихий, немного скулящий голос миротки. Но в тот миг я был благодарен судьбе даже за эту поддержку. Окажись я в одиночестве — точно бы спятил в панике.