Он долго молчит.

– Жаль, что ты уезжаешь, но я понимаю. Я позабочусь обо всем.

– Спасибо, Грегор.

– Не проблема.

Я еду несколько часов, направляясь на юг.

Вдруг меня осеняет догадка, и я набираю номер Ларри.

– Лахлан.

– Привет, Ларри. Родители Оливера Джеймса не захотели говорить. Так что мне нужно еще кое что. Ты сказал, что он был женат?

– Да. На... – я слышу шорох бумаги. – Найл Джеймс. Тридцать три года. Работала с Оливером в ВБГ.

– ВБГ?

– Да, «Врачи без границ». Это французская организация.

– Где она сейчас?

– Вроде как... – снова слышен шорох. – Ардмор, Оклахома.

– Оклахома. Ясно. Спасибо, Ларри.

– Что ты хочешь делать?

– Черт меня дери, если я знаю, Ларри, – говорю я и вешаю трубку.

Останавливаю машину и вбиваю «Ардмор, Оклахома» в GPS. Оказывается, Ардмор находится на границе с Техасом, довольно далеко отсюда.

Ладно. Долгая поездка – звучит здорово.

***

Будь проклят тот, кто придумал долгие поездки. Два дня – и монотонность бесконечного асфальта начала и меня вгонять в депрессию.

Долгие поездки за рулем – это самое дерьмовое, что может быть для одинокого человека на планете. По крайней мере, на лодке есть море в качестве компаньона; ты все время то возишься с парусами, то следишь за ветром и за штурвалом, то проверяешь течение и небо. Время от времени видишь косяки дельфинов или проплывающих китов. Но за рулем? Все скучно и монотонно. Ничего, кроме радио, ничего, кроме бесконечных желтых и белых линий, асфальта, ферм, пустынь и прерий, и огромная пустота впереди, а еще большая позади.

Ничего не остается, кроме как думать.

И это ни к чему хорошему не приводит. Бесконечные сожаления. Я заново проживаю последние двенадцать или тринадцать лет своей жизни, и да, конечно, есть и хорошие воспоминания. Я не жалею ни о чем. Я просто... не знаю.

Что это такое?

Столкнувшись со смертью, вроде как прозреваешь. Мог бы я сделать что нибудь иначе? А если бы я посвятил свои последние дни тому, чтобы добиться чего то, стать кем то, чтобы сделать что то стоящее? Где бы я оказался?

Этого не узнать никогда.

Я думаю об Астрид, о ее целеустремленности и тонко замаскированном неодобрении роскоши и излишеств моей жизни. Я просто бил баклуши, а для людей, вроде нее, это равносильно анафеме. Она использовала меня, чтобы хорошо провести время, но не стала бы меня жалеть ни при каких обстоятельствах.

Удивительно, но мысль о том, что Астрид использовала меня в качестве секс партнера – и только – причиняет боль. Ей просто было хорошо со мной, и ничего больше.

Забавно, как все это ощущается теперь, когда мы поменялись ролями.

Мне казалось, у нас были хорошие отношения, мы мило провели вечер. Я не доучился в колледже, но я много читал. В открытом море делать нечего, кроме как читать, поэтому я много читал, и у меня были разные интересы. Я читал биографии, исторические книги, книги по психологии, философии и антропологии, фантастику всех жанров. Это было бессистемное самообразование, но оно давало мне возможность общаться на различные темы с кем угодно.

Но Астрид? Она была высокообразованной, очень сложной. Мы провели вместе всего несколько часов, но наш разговор все еще отзывался эхом в моей голове.

Она застряла в моей голове.

То, что она сказала. Записка, которую она оставила. Я имею в виду, она даже не удосужилась попрощаться, позавтракать, не захотела проснуться рядом со мной. Ничего. Только утро и записка.

Это все, что я для нее значил. Почему?

Потому что для нее человек определялся тем, что он делает.