Ноги горят и болят, а под ребрами словно засели ножи. Я вся в пыли, во рту тоже пыль. Купленную еду я уже успела прикончить по пути, и это значит, что я снова голодна, а дома только паста, но без соуса, и пара кусков зачерствевшего хлеба.

Поэтому разогреваю пасту, ем ее без соуса и оставляю хлеб на завтрак.

Но у меня есть еще кое что.

Вино.

Моя собственная версия снотворного.

Я наливаю большой бокал и выпиваю его в постели, пытаясь одновременно читать.

Проходит еще немного времени, и наконец то я достаточно пьяна, чтобы уснуть.

Но что происходит, когда я засыпаю?

Мне снится Олли.

Во сне мы лежим в кузове нашего старого Nissan – еще там, в Африке. Металл все еще горячий под нашими спинами – я чувствую его тепло. Я чувствую запах пыли. Я чувствую запах крови.

Я чувствую Олли, но не вижу его. Но чувствую и знаю, что он рядом со мной. В своем сне я ощущаю отчаянное желание, потребность, эту пробирающую до костей панику. Мне нужно его увидеть. Не знаю почему, но я должна его увидеть. И не могу повернуть голову. А если не поверну голову, чтобы посмотреть на своего любимого Олли, то больше никогда его не увижу.

Если я не посмотрю на него, он умрет.

Это единственный способ спасти его.

ПОВЕРНИ ГОЛОВУ, НАЙЛ!

Я кричу. Изо всех сил напрягаюсь и пытаюсь повернуться.

Но голова словно застряла в липкой тягучей паутине, которая удерживает меня. Я не могу повернуть ее. Я НЕ МОГУ! НЕ МОГУ!

Олли, Олли, пожалуйста, не уходи.

Не умирай, Олли.

Я не могу посмотреть на него, а время уходит.

Он зовет меня.

НАЙЛ. НАЙЛ. НАЙЛ. Я не слышу его, голос Олли тих, но я знаю, что он зовет меня.

Я рыдаю. Я его не вижу. Я не успею вовремя. Голова начинает поворачиваться, но очень медленно. Я его не вижу, он мне нужен, и все происходит слишком медленно. Паника пробирает до самых костей, и если бы я могла, то обхватила бы голову руками и повернула ее – только бы посмотреть на Олли, только бы спасти его. Но руки тоже застряли в этой паутине

А потом время внезапно перескакивает вперед, и я поворачиваю голову…

Я вижу Олли. Он лежит в синем стареньком Nissan рядом со мной. Его глаза открыты, но он меня не видит. Его глаза… эти прекрасные, цвета расплавленного шоколада, глаза – они мертвы и безжизненны. Кровь сочится из его рта. Голова разбита, и я вижу, как мозг вытекает и смешивается с кровью на его щеке.

Кровь – липкая, клейкая, густая – настолько темная, что имеет почти черный цвет. В его груди зияющая рана. Он только что умер. Еще теплый. Кровь сочится, струится по лбу, и я слышу, как он, хоть уже и мертвый, хрипит, задыхаясь от крови в горле. Мне жарко. Солнечный свет обжигает меня, наказывает за то, что я позволила Олли умереть. За споры о глупой музыке. За то, что не обращала внимания на дорогу, не видела, как в нашу сторону вылетел тягач, как зацепил нас и, подбросив, закружил…

Мы сейчас на трассе. В машине. Я вижу тот тягач, и не могу ничего сделать. Вижу огромный бампер, который ударяется в нас и несет, и кружит. Я наблюдаю, словно в замедленной съемке, как Олли вылетает из машины через лобовое стекло. Я вижу, как он летит, а машина переворачивается и, ударившись о землю, катится и приземляется вверх колесами. Через разбитое боковое окно я вижу Олли.

С переломанными ногами и руками.

Безжизненного.

Истекающего кровью.

Еще живого.

И я должна добраться до него.

Мой ремень безопасности заклинило, все тело болит, и мне нужно добраться до Олли, но я не могу.

Я не могу.

Я должна посмотреть на него, но не могу, потому что паутина вернулась, и я не могу повернуть голову.

И Олли, он по прежнему мертв.

Но почему то смотрит на меня. Его глаза вращаются, поворачиваются и находят меня.