неторопливо излагает он, как бы припоминая, чем еще могут заниматься люди.

- А вот грязную работу предоставляют Бэнтону и ему  подобным,  и  то,  что

Бэнтона этой ночью заметут либо он сам задохнется  в  каком-то  подвале  в

собственных  испарениях...  никакого  значения  не  имеет,   это   заранее

предусмотрено, как неизбежная утруска, словом, это  в  порядке  вещей,  об

этом даже не принято думать...

   Он замолкает, словно желая перевести дух, и я  тоже  пытаюсь  перевести

дух - мне не хватает воздуха, или я воображаю, что не хватает. Я чувствую,

как в  голове  снова  начинается  та  отвратительная  боль,  с  которой  я

проснулся под вечер в отеле "Терминюс".

   Под вечер в отеле "Терминюс" - сейчас все это мне кажется чем-то  очень

далеким, почти забытым, чем-то из  Ветхого  завета...  И  Флора,  и  мосье

Арон...

   Проходит время. Может, час, а может, больше. Не желаю смотреть на часы.

К чему на них смотреть,  когда  знаешь,  что  тебе  больше  нечего  ждать,

кроме... И мы молчим, каждый расслабился, каждый занят своими мыслями  или

пытается прогнать их.

   - Вот почему мне бы хотелось унести ноги и исчезнуть, если  бы  мог,  -

слышится снова тихий голос Ральфа,  совсем  тихий,  потому  что  Ральф,  в

сущности, говорит сам себе, а не мне. - Это  было  бы  наиболее  логичным.

Меня ведь всю жизнь этому учили, это было стимулом: преуспевать, двигаться

вперед. Ради чего? Чтобы иметь большее жалованье, больше денег. А раз так,

раз ты нащупал наконец эти деньги, целые горы денег, почему не набить  ими

до отказа мешок и не податься куда заблагорассудится...

   -  И  все-таки  вы  бы  этого  не  сделали,  -  встреваю  я  совершенно

машинально, так как мне уже не хочется разговаривать, не хочется ничего.

   - Ну конечно, потому что существует и другое: воспитание,  дрессировка.

Мне все время внушали, что наша разведка -  это  величайшее  установление,

вам тоже, наверно, говорили что-нибудь в этом роде.  Мне  доказывали,  что

деньги - великое благо, и я поверил. Вам говорили,  что  брильянты  -  это

всего лишь чистый углерод, и вы поверили. С чего же вы взяли, что вы  выше

меня, если вы такая же обезьяна, как и я?

   - Однако совсем не безразлично, во что человек поверил,  -  возражаю  я

равнодушно.

   - Абсолютно безразлично... Все -  чистейшая  ложь.  Или,  если  угодно,

удобная ложь. А что из того, что одна из них поменьше, а другая  побольше?

Я - один. Так же как и вы. Каждый из нас сам по  себе...  Каждый  из  нас,

жалкий идиот, поверил, что это  не  так,  ему  это  вдолбили  с  корыстной

целью...

   Он прекращает рассуждения, а может, продолжает, но только про себя, для

него это все равно, поскольку - хотя и упоминает мое имя -  обращается  он

все время к себе. Если бы он провел день, как я,  с  мучительной  головной

болью, если бы какая-нибудь Флора раздавила  ему  в  рот  ампулку  жидкого

газа, у него наверняка пропало бы желание рассуждать, как  оно  пропало  у

меня, и единственное, что я стараюсь сейчас делать, - это не думать о том,

что мне уже не хватает воздуха; от такого ощущения немудрено, если начнешь

царапать ногтями стену, царапать себе грудь и вообще царапаться.