- Ты пока помолчи, - тихо говорит генерал. - Не прерывай человека.

   - Пускай, - произносит мой бывший начальник. -  Меня  это  не  смущает.

Только ему надо быть более объективным. - Он окидывает моего друга  острым

холодным взглядом и продолжает: - А как иначе назвать  весь  этот  торг  с

американцем? И зачем, собственно, он ему понадобился, этот торг? Чего ради

ему надо было соваться в этот бункер?

   - Разве не ясно: чтобы пополнить досье. Чтобы добраться  до  последнего

недостающего куска, - отвечает Борислав.

   - Данные, содержащиеся в этом куске, не настолько важны, чтобы  ставить

на карту свою жизнь. Их можно было получить и в ходе следствия.

   - Да, но, возможно, не все, а сколько маеты, сколько времени  потратили

бы!

   - Но не рисковать жизнью, - спокойно возражает бывший шеф.

   -  В  конце  концов  он  рисковал  собственной  жизнью...  -  кипятится

Борислав, проглотив конец фразы. Я знаю, что он хотел  сказать:  "...а  не

вашей".

   - Наша жизнь принадлежит не только нам, - сухо поясняет бывший шеф.

   - Верно, - соглашается Борислав. - Но что поделаешь: есть люди, которые

привыкли доводить дело до конца, выполнять задачу полностью, до  последней

точки" даже если это связано с риском не вернуться.

   - Не вернуться - значит не до конца выполнить задачу, -  возражает  мой

бывший шеф. - Или выполнить, заплатив слишком дорогую цену.

   Я внимательно слушаю их, скрючившись в кресле. У  меня  такое  чувство,

что они начинают повторяться -  это  нередко  случается,  когда  возникает

спор, хотя генерал не без оснований считает, что истина рождается в споре.

Я внимательно слушаю их, и порой мне становится как-то  не  по  себе  и  я

прихожу в недоумение. В самом деле, раз речь  идет  обо  мне,  то,  может,

имеет смысл и у меня спросить, как я сам смотрю на вещи, а  не  продолжать

разговор так, словно меня здесь нет?

   - Ты и впрямь  немного  пристрастен,  Борислав,  -  отзывается  наконец

генерал. - Нельзя закрывать глаза на то, что последнего куска досье у  нас

до сих пор нет. Нет у нас  его,  хотя  и  заплатили  мы  за  него  слишком

дорого... - Он замолкает, потом говорит с каким-то упреком  в  голосе,  но

упрекает он вроде бы не  Борислава,  а  самого  себя:  -  Пристрастен  ты,

браток...  и  я  тебя  понимаю...  Мы  потеряли  опытного  работника...  и

товарища...

   И только теперь я начинаю соображать, почему мне не дают слова - потому

что я умер.

   Темнеет все больше и больше, уже почти  ничего  не  видно.  Но  это  не

черная пелена ночи, а беспокойный сумрак неясных сновидений. И, как всегда

в такие моменты, я  вижу  Любо,  который  идет  с  беспечным  видом  своей

неторопливой походкой, слегка припадая на одну ногу.

   В те времена, когда мы с ним преследовали в пограничье  бандитов  среди

голых каменистых холмов, Любо тяжело ранили, и хотя ему удалось выжить, он

с тех пор прихрамывает, едва заметно, но все же прихрамывает, и это  стало

его неотъемлемой чертой. Он даже во сне  является  мне  чуть  прихрамывая,

хотя было бы логично  предположить,  что  призрак  не  обязательно  должен

строго копировать человека - он может передвигаться, не припадая  на  одну

ногу.