– Когда посредством свободного ассоциирования поймете почему.

– Вот именно – почему. Почему любые физические отношения с мужчиной напоминают мне борьбу? Борьбу против другого, против себя самой. Единственные моменты, когда я хорошо себя чувствую, это когда я одна или плаваю в море. Я не могу без этого обойтись. В такие моменты я чувствую, что снова адекватна самой себе.

– Думаю, что начинаю что кое-что смутно понимать.

– Тогда помогите мне.

– Ничего не ожидайте. Ни о чем не спрашивайте. Просто скажите, что приходит вам на ум в эти моменты борьбы.

– Это ужасно… Я представляю себе, будто я мужчина. Я уже не я. Словно я оказалась в сексуальной фантазии чьего-то чужого тела.

– Это мне кажется весьма верным, Мари. Все происходит так, будто маленькая девочка сначала была мальчиком. И если женственность мне видится загадкой, то как раз из-за этого: чтобы стать женщиной, девочка должна поменять предмет любви и перейти от матери к отцу, в некотором смысле изменить свой пол: перейти от клитора к влагалищу.

Или же, как утверждал его старый друг Вильгельм Флисс, есть только один половой орган, пенис, – развитый у мальчика и стремящийся к этому у девочки? Фаллос отсутствующий и присутствующий? Так чего же хочет женщина?

– Вы должны были отождествлять себя с вашим отцом, потому что не знали матери и не могли соотнести себя с теми материнскими фигурами, которые вас окружали. Вы хотели заниматься теоретической работой, как ваш отец. Вот почему вы стали вести дневник.

– Я писала не ради него… А ради нее! Чтобы утешиться, потеряв ее. Вернее, так и не узнав ее, мою мать. Быть женщиной – значит быть мертвой. Мне хотелось вступить с ней в диалог. Это вопрос выживания. Способ вернуть себе жизнь.

– Это еще не все, Мари, – заметил Фрейд. – Это лишь начало… То, что я обнаружил в ваших детских тетрадках, которые вы предоставили мне для анализа, в ваших снах, ваших страхах и в ваших наваждениях…

– Что же, доктор Фрейд?

– Мы тогда установили, что вы присутствовали при первичной сцене. У вашего дяди Паскаля была связь с вашей няней Розой Буле, и они устраивали свои шалости в вашей комнате, когда вы были совсем маленькой.

– Да, я знаю, – отозвалась Мари. – Стоит мне подумать об этом, и у меня перехватывает горло…

Комок в горле перекрывал ей дыхание, напоминая ужасающую пустоту ее детства и кошмары, в которых ее гроб бросали в море на поживу акулам и чудовищу, которое она называла sarquintué или serquintué, смотря на каком языке писала об этом в своих «глупостях» – тех самых тетрадках, куда заносила все свои секреты. Это чудовище представлялось ей в виде поезда, изрыгавшего дым, который наполнял всю детскую. У него была особенность: он убивал взглядом тех, кто не спрятался. В своих снах она видела, как ее отец, бабушка, а порой даже гувернантка втыкают ей в горло подсвечники, чтобы она задохнулась.

Во время одного достопамятного сеанса психоанализа она нашла смысл непонятного слова «ser-quin-tué», неотвязно преследовавшего ее с детства и историю которого она рассказала в своем дневнике. Благодаря интерпретации Фрейда она расшифровала его тайну. Оно прилагалось к поезду, который проходил перед их домом в Сен-Клу. Железная дорога из Парижа в Версаль была построена неподалеку от усадьбы, где она родилась. «Ser» было началом слова «cercueil», и обозначало гроб ее матери, умершей через месяц после ее рождения; «quin» напоминало об акулах, которые набрасывались на гробы, чтобы сожрать брошенных в море мертвецов из рассказов ее няни Мимó о морских путешествиях; «tués» – обозначали ее мать, убитую в ее фантазиях бабушкой и отцом, которые желали завладеть ее богатством.