|
Не то чтобы у бегунов было много поклонниц, хотя каждый год во время осенних соревнований приходила группа поддержки и зажигательно выступала для поднятия боевого духа (впрочем, сами девочки считали это скорей благотворительностью). Для неуклюжего и застенчивого тринадцатилетнего паренька участие в школьной легкоатлетической команде было необходимым минимумом для того, чтобы его принимали сверстники, а Сэм, к счастью, отличался если не скоростью, то отличной выносливостью. Бег позволял ему работать в одиночку, и это ему нравилось; в то же время он был членом команды: за победы чествовали всех, но и вина за поражение распределялась между всеми. И это Сэма вполне устраивало. Главное было то, что он не просто школьник, он спортсмен, а в глазах девочек это было все равно что иметь хорошую работу.
Родители отмечали и другие перемены к лучшему. Сэм стал получать более высокие оценки и приобрел уверенность. Учителя проявляли к нему больше уважения, а по необходимости и снисхождения. Какое‑то насекомое с желто‑черными полосками с жужжанием ударилось о его голень. Сэм посмотрел вниз: сантиметров на пятнадцать ниже правого колена шершень крепко прицепился к коже, хотя Сэм не прекратил бега. Тогда он нагнулся и попытался смахнуть насекомое. Шершень ужалил. Сэм резко остановился, как раненая лошадь, и прихлопнул его рукой, шершень успел оставить в ноге жертвы свое жало. Сэм упал и больно ударился щиколоткой о наполовину осевший в землю ржавый рельс. – Черт побери! Место укуса на глазах стало опухать, побагровело и сделалось болезненным. Сэм стоял, балансируя на одной ноге, и наблюдал; его первый раз укусило насекомое, но за ту минуту, пока он восстанавливал дыхание, Сэм понял, что у него аллергия. В следующий раз его укусила оса, когда он играл трое на трое в баскетбол в Чикаго – он был уже значительно старше. В тот вечер он позвонил родителям. – Ты сходил к врачу? – спросила мама. – Нет, мам, – ответил Сэм. – Просто принял пару таблеток «Кларитина». – Помню, как тебя укусил шершень, когда ты бегал. – По пересеченной местности, – уточнил Сэм. – Ну да, бегал по пересеченной местности, – сказала мать раздраженно и тут же хихикнула. – У тебя щиколотка была размером с мяч. – Он укусил в голень, а не в щиколотку. Тогда было гораздо хуже. Мне пришлось еще километра три в таком виде пройти. – Да, здорово ее тогда раздуло. Они поговорили о сестре, живущей в Милуоки, и о ее семье. Когда эта тема была исчерпана, все замолчали – и он, и мама с папой, разговаривавшие с ним параллельно с двух трубок, просто сидели тихонько и все. Это молчание никому не казалось неловким: все понимали, что разговор еще наберет обороты, – но с полминуты никто не произносил ни слова, молча ждали, пока беседа возобновится сама по себе. – Сэм, тут в Нортвуде есть один мальчик – вылитый ты, – проговорила миссис Койн. – Правда? – Сэм зажал трубку плечом и начал листать «Нью‑Йорк Таймс Мэгэзин». Он видел там одну статью про джазового гитариста, который ему нравился, и решил не ждать, пока родители закончат разговор, и начать ее читать. – Да, это просто удивительно! – вступил в разговор отец. – Может, кто из твоих многочисленных школьных подружек от тебя залетел, не знаешь? Если бы это сказал другой отец другому сыну, можно было бы посмеяться и воспринять эту фразу как добродушное подтрунивание. Но Сэм слишком хорошо понимал, что на самом деле хотел сказать его отец. Яростные стычки Сэма с отцом продолжались примерно столько же, сколько шла Вторая мировая война: с сентября того года, когда ему исполнилось тринадцать, по август года окончания школы Нортвуд‑Ист. |
