|
И только теперь почувствовал усталость. - Как она себя чувствовала, когда вы ее везли? - спросил он с закрытыми глазами. - Нормально, как все, - ответил шофер, давший ему закурить. На лице у него было добродушное выражение: эта вечная полуулыбка, похоже, никогда не слезала с его губ. - Мы их сотнями возим, так что не беспокойся. Моска открыл глаза и взглянул на него. - Не слишком-то приятная работа - возить каждый день женщин, которые кричат и стонут. - И почувствовал отвращение к обоим только за то, что те видели несчастную, беспомощную Геллу и что на какое-то время она стала добычей их рук. Водитель ответил: - Нет, очень даже здорово возить людей, которые издают какие-то стоны. На фронте я работал в похоронной команде. Мы ездили на грузовике по полю и собирали убитых. Зимой трупы совсем были закоченевшие, так что приходилось складывать их, как поленья, ровными штабелями. Иногда удавалось чуть согнуть им руки и зацеплять за согнутые руки соседей, чтобы они не рассыпались, когда штабель получался слишком высоким. Другой шофер встал со скамейки и скрылся в дверях. - Он уже наслышался этих рассказов, - пояснил немец. - Он служил в люфтваффе, летал на бомбовозах. Ему кошмары снились неделями. Да, так вот я и говорю... Летом было просто ужасно. Ужасно! До войны я упаковывал фрукты, в ящики - может, поэтому-то меня и направили в похоронную команду. Я складывал в ящики апельсины, импорт там всякий, и часто попадались гнилые, поэтому приходилось их перебирать и заново упаковывать. Гнилые я бросал в мусорный ящик и уносил домой. Так вот летом то же самое происходило с мертвецами. Они были полусгнившие, осклизлые, и их приходилось класть друг на друга. Получался такой высоченный кузов гнилья. Так что нынешняя работа - просто прелесть. А там, летом ли, зимой ли, мы работали молча - ничего интересного, сами понимаете. - И он широко ухмыльнулся. Моска подумал: ну и сукин же ты сын! Этот парень ему почему-то понравился, хотя он и почувствовал, что тот изо всех сил старается к нему подлизаться. - А я люблю поболтать, - продолжал немец, - так что мне моя работа на фронте не нравилась. Не то что здесь - тут одно удовольствие. Сиди рядом с женщиной - она в крик, а я ей: кричи, кричи, все равно никто не услышит. Когда они плачут, как ваша жена, я говорю: плачь, плачь, легче станет. У кого есть дети, те должны привыкнуть к слезам. Это моя шуточка. Я никогда не повторяюсь. Я всегда им рассказываю что- нибудь новенькое и никогда ничего не выдумываю Так, говорю с ними, только лишь бы им не было одиноко. Словно я ихний муж. Моска прикрыл глаза: - Почему плакала моя жена? - Слушай, это же чертовски больно! - Немец постарался изобразить укоризну, но ему удалось только состроить добродушную гримасу, словно сама фактура его лица не позволяла ему принять иное выражение. - Она плакала от боли, но это ничего: ты бы видел, какая она была счастливая. И я тогда подумал: вот счастливчик ее муж. Я ей этого не сказал, я просто не мог ничего тогда сказать. Я вытер ей лицо влажным полотенцем - она из-за схваток сильно вспотела и здорово наплакалась. Но, когда она выходила из моей "санитарки", она мне улыбнулась. Да нет, с ней все было в ажуре, мне и не понадобилось ей что-то там рассказывать. |
