Там полыхал огонь. И не знаю, чего в нем было больше, злости на меня или страсти. Он сжал мои волосы на затылке, а поцелуй, последовавший за этим, больше напоминал укус. Но все же прикосновение было настоящим, и я вся отдалась этому чувству, подумав, что, если он снова начнет меня дразнить, выйду из себя. Во мне не было покорности пять лет назад, не будет и сейчас.

Но это его слабость. Однажды приблизившись, он не сможет вернуть хладнокровие.

Однако за годы, как оказалось, Герберт все же чему-то научился, потому что победа оказалась мимолетной. Я ощутила короткую радость от того, что сумела вывести его из равновесия, а потом он вновь отстранился, оставив меня наедине с холодным разочарованием. Стек был отброшен куда-то в сторону, Герберт вновь зашел мне за спину.

Теперь он использовал руку, так и не сняв перчатку. Прикосновение грубой ткани к обнаженной коже казалось нестерпимым, на грани боли и наслаждения. С замиранием сердца я ждала, когда он снимет перчатку, но Герберт не торопился, лаская грудь, покрывая шею короткими поцелуями. Я выгнулась, насколько позволяли веревки, почувствовала, как они сильнее впиваются в кожу, но в этот момент такая боль казалась совсем пустячной. Герберт провел рукой по животу, спустился ниже, и в прикосновениях не было нежности или осторожности, но мне уже было все равно, от каждого касания я вздрагивала.

Веревки вдруг ослабли. Не удержавшись на ногах, я опустилась на пол, чуть поцарапав колени. Почувствовала, как Герберт уверенно меня направляет, заставляя принять удобное… для него положение. Связанные руки не дали толком опереться, но мне вскоре стало плевать. Тело требовало разрядки, разум оказался затуманен, весь мир снова сузился до одного-единственного мужчины, которого я даже не видела, но которого чувствовала каждой клеточкой тела.

Каким-то чудом мне еще удавалось не кричать, чтобы не разбудить никого в доме, эхо в подвале звучало что надо. Но с каждым движением я теряла контроль. Настал момент, когда я просто перестала обращать внимание на что-то, кроме лавины удовольствия. И еще долго не могла прийти в себя, когда напряжение взорвалось внутри. Сердце билось так, что перед глазами темнело, я чувствовала каждый удар и просто лежала, приходя в себя. На холодном полу, в темноте.

На плечи опустились руки, уже без перчаток. Непривычно было ощущать тепло его кожи. Герберт аккуратно усадил меня к себе на колени и принялся распутывать веревку. Мы оба молчали, я вообще не была уверена, что смогу что-то произнести, и дрожала явно не от холода.

А он растирал мне запястья со следами веревки.

Герберт достал из кармана фляжку и протянул мне. Я сделала несколько больших глотков и, поняв, что внутри всего лишь вода, жадно пила, пока она не кончилась.

– Ты как?

Я опустила голову ему на плечо и закрыла глаза.

– Если бы во фляге оказалось зелье, ты бы разбил мне сердце.

– Я слишком сильно люблю тебя, чтобы так рисковать.

Поняв, что засыпаю, я не стала противиться усталости. Возможно, стоило взять себя в руки и гордо уйти, оставив Герберта наедине с его же пороками, но я впервые за много дней чувствовала себя в безопасности.

Слишком много эмоций для одного дня. Слишком.

Пять лет назад

Дом спал. Кайла ушла последней, хотя под конец Кортни казалось, что сестра останется в гостиной до утра. Но все же дверь ее спальни закрылась, и Кортни, выждав полчаса, вышла. Ноги утопали в ковре, шагов не было слышно. В руках она держала дорожную сумку, как утопающий держит спасательный круг. По сути, сумка им и была. И сейчас Кортни отчаянно пыталась выплыть.

Ей чудом удалось не смотреть в сторону мраморной спальни. А вот на часы все же посмотрела. Герберт ждет… еще минут десять он будет думать, что она опаздывает, а потом… решится ли он пойти ее искать? И если да, то догадается ли? Кортни тошнило при мысли, что она не успеет уехать из Хейзенвилля прочь.