К концу заседания выяснилось: для того чтобы не затягивать торжества (как бы чего не вышло!), университетское начальство отменило речь историка. Студенты возмутились. В зале раздались крики:

– Речь, речь Костомарова!

Через минуту крики превратились в один сплошной гул, в котором уже невозможно было разобрать ни слова. С большим трудом ректору П. А. Плетневу удалось водворить порядок, дав обещание, что отмененная речь будет прочтена в ближайшие дни.

Но эта демонстрация бесследно не прошла. Уже на другой день в длинном университетском коридоре появилось объявление за подписью Плетнева. В нем строго предупреждалось, что в случае повторения подобных беспорядков все студенты, находящиеся в зале, будут исключены из университета и отправлены по домам.

Объявление это оказало обратное действие. Выступления студентов начинали проходить все чаще. Власти, как всегда, ответили «решительными мерами». Министра народного просвещения, «чересчур либерального» Е. П. Ковалевского, отправили в отставку. Его кресло занял новый министр – граф Е. В. Путятин, бывший адмирал и военно-морской атташе в Лондоне, человек сухой, ограниченный. Одновременно был назначен и новый попечитель Петербургского учебного округа, тоже из военных – кавказский генерал Г. И. Филиппсон. На ниве просвещения он никогда не служил и в роли попечителя оказался для себя неожиданно.

Новый министр решил действовать круто и жестко. Весной 1861 года среди студентов начали циркулировать тревожные слухи о том, что с началом учебного года в Петербургском университете вводятся матрикулы, особые зачетные книжки, которые будут служить одновременно и билетом для входа в университет, и удостоверением личности, и «формулярным» списком. Но самое важное – в матрикуле будут содержаться правила, согласно которым студент лишится практически всех прав и попадет в полную зависимость от власть предержащих. Эти слухи наводили страх и уныние.

В доме Тимирязевых, где все привыкли высказываться без обиняков, не раз возникали разговоры о предстоящих переменах. Климент и Василий каждый раз возвращались с невеселыми новостями. Говорили, что студенты будут полностью подчинены полиции. Она сможет схватить любого из них и потащить в участок. Отменяют форму, которая придавала студентам чиновный вид и сбивала полицию с толку. Кассы, складчины, вольная библиотека и, конечно, сходки также будут строжайше запрещены.

Аркадий Семенович успокаивал, мол, все это лишь разговоры, но все чаще отмалчивался, не желая подливать масла в огонь.

К сожалению, слухи не только подтвердились, но на самом деле все оказалось даже гораздо хуже, чем предполагалось.

В сентябре, недели через две после начала занятий, Климент пришел с поразительным известием: в шинельной университета, на стене, где обычно вывешивались списки тех, кому пришли денежные переводы, появилась прокламация, отпечатанная на отличной бумаге, четким и красивым шрифтом. Было ясно, что размножена она где-то за границей и тайно доставлена в Россию.

Прокламация называлась «К молодому поколению». Все, кто был в шинельной, потянулись к белому листку.

Один из студентов, что посмелее, придвинул стол в угол гардероба.

Молодежь гурьбой сгрудилась вокруг. Студент взобрался на стол и громко, с пафосом начал читать прокламацию. Климент слушал чтеца, не сводя с него глаз. Это было даже более впечатляюще, чем статьи в герценовском «Колоколе». А он читал эту «крамольную» газету, в чем сам позже признавался: «Чуть не с детских лет приучился я чтить автора “Кто виноват?”, а в бурные студенческие годы почитывал “Колокол”». Прокламация звала к открытой борьбе, бунту против существующего строя.