- Коминтерн не нравится? Есть еще жидомасоны. Слыхал?

    - Слыхал? - хмыкнул лейтенант. - Вязал я твоих масонов! Пошли по 58-й через 11-ю как миленькие. Болтуны из «бывших», перечницы старые. Между прочим, никаких «жидо», сплошные черносотенцы. Ты меня, Кондратьев, не сбивай. Вот, скажем, мировая война. Сколько лет ее готовить нужно? Причем никто ее, мировую, толком не хотел, даже Гитлер-сволочь, даже наши умники. Оторвать чего у соседей - да, руки погреть - да, но чтобы мировая? Значит, не они распоряжались, а ими кто-то командовал! Представь, Кондратьев, иду я по лесу, вижу избушку. Чего я подумать должен? Что бревна сами собой из стволов древесных образовались, в одно место прикатились, а потом доброй волей построились?

    - Это ты к чему? - не выдержал Петр, видя, что разговор начат неспроста.

    - К чему? - Энкавэдист моргнул. - К тебе, Кондратьев. Прикрывают тебя, по-серьезному. Считай, с самого твоего детства. Сколько за два месяца наших сгинуло? Целые армии костьми легли! А мы вышли почти без потерь, даже когда по минному полю топать пришлось. С тобой вышли, не ошибся я, Кондратьев. Так давай и дальше, старайся. Я пролетарскую пулю не за хрен собачий лопать не желаю. И тебе, честно говоря, не советую. Своим сообщил - или они без подсказки знают?

    Петр покачал головой, не спеша с ответом. Искренне говорил лейтенант или играл хорошо знакомую роль «подсадного», стало ясно: с ним, с новоиспеченным военинженером 3-го ранга, решили разобраться всерьез. «Они» не столь глупы. Нет, иначе: «они» умны, очень умны, особенно если дело коснется чего-то по-настоящему важного.

    - Молчишь? - Карамышев встал, повертел шеей, разминая мускулы, шагнул ближе. - Смекаешь, от себя говорю или на особый отдел стараюсь? Какая тебе, к шуту, разница? Ты меня отсюда вытащи. Мне при любом раскладе скидки не будет, даже если тебя под исключительную меру подведу. И без меня у них материала - под завязку. Тебя о чем расспрашивали? О детстве и о родителях? Правильно?

    Петр молча согласился: правильно. Следователи взялись за дело основательно.

    - А ты что думал? Ни отчества, ни фамилии, одно имя. Ясно, из «бывших». Но зачем фамилию скрываешь? Ты - Романов? Или, может, Корнилов?

    - Я болел «испанкой», - равнодушным тоном отозвался военинженер. - Осложнение, еле выжил. Мне в 19-м четыре года было.

    - Но про четыре года помнишь! И про «испанку», и про имя свое. А место рождения почему-то забыл. Ты ведь не питерский, да? Отчего в Питере оказался? Кто тебя с опером Кондратьевым свел? Сам Сергей Иванович Кондратьев, не кто-нибудь... Он Леньку Пантелеева достал!

    - Он и свел, - улыбнулся Петр, - Ленька Пантелеев. Старший уполномоченный ВЧК Леонид Семенович Пантелкин, твой коллега.

    - Брось! - Лейтенант сглотнул. - Сам Пантелеев... Ну ты даешь! Ох, Кондратьев, плакал мой орден! Да что там орден! Я бы на твоем деле майором стал. А теперь перед тобой, недобитком, унижаться приходится... На завод в Коврове тебя не Ленька Пантелеев, случаем, устроил?

    - Там нужен был бухгалтер. Я как раз институт закончил.

    - Закончил он! В Харькове закончил, а посылают в Ковров. Не на мясокомбинат, не в пекарню - на завод Мадсена, лучший в стране. А там на выходе наши самозарядные винтовки, да?

    Петр поглядел собеседнику в переносицу, будто целился.

    - И ручные пулеметы тоже.