– А что, тебя кто‐то преследует или разыскивает?

– Да вроде бы нет, но будем считать, что преследуют. Ты попал в точку.

Каждое утро я просыпался в тревоге. Теперь я действительно с нетерпением ожидал очередной номер “Эсперадо”, очень быстро просматривая его дурацкие страницы на террасе отеля “Чайльд”, открытого в XIX веке, но с хорошим вкусом восстановленного и модернизированного его владельцем, видимо горячим поклонником Байрона. И хотя, случись что с Марией, Селией или Инес, об этом местные газеты сообщили бы на первых полосах, я все равно просматривал даже мелкие заметки в поиске каких‐нибудь знаков, сам не знаю, каких именно. В Руане было непросто купить английскую прессу, либо она попадала туда с опозданием. Ирландской и вовсе не было, даже в Мадриде она продавалась редко. Я тщательно изучал все испанские газеты. ИРА вела себя спокойно, и, судя по всему, тайные переговоры продвигались. Протестантские военизированные формирования проявляли нервозность, однако процесс не тормозили. ЭТА после убийства Бланко, вызвавшего волну протестов, тоже приутихла и пока от терактов воздерживалась. Центурион был уверен, что затишье временное, что последуют новые убийства, но ЭТА выжидала – вопреки опасениям Мачимбаррены и его неофициального начальства – из CESID или Министерства внутренних дел.

В Мадрид я вернулся 28 августа (Берта с детьми приехала двумя днями раньше), и до тех пор в Руане не произошло ничего плохого. Все три женщины были живы и здоровы. Это, разумеется, мало что значило, но каждый прошедший день я провожал с облегчением. Марию видел по будням у нее в саду, где по‐прежнему появлялись Морбек, а иногда и торговец из Кангаса – всегда в каких‐то нелепых кедах. Селию я время от времени встречал на улице, и мы останавливались поболтать – в Руане случайно встретиться нетрудно. Инес мне больше не звонила. Может, что‐то вспомнила или что‐то заподозрила. Наконец я позвонил ей сам:

– Мне придется скоро отсюда уехать. Возникли семейные проблемы, и следующий учебный год я проведу в Мадриде. Знаешь, я надеялся, что мы тогда расстались ненадолго, и ждал от тебя звонка, а самому мне не хотелось навязываться. Но теперь было бы неплохо попрощаться, хотя я собираюсь иногда приезжать сюда на выходные. Уже привык к этому городу. И к тебе тоже.

Ее голос звучал так же спокойно и искренне, как наутро после несостоявшегося убийства:

– Поверь, мне очень жаль. Но я действительно весь месяц была страшно занята, работала как проклятая. Ни одного свободного вечера после нашей последней встречи. Я просто мечтала о сентябре, а он уже вот-вот наступит, и сразу все снова успокоится. Но как жаль, как жаль… Когда ты уезжаешь?

– Двадцать восьмого, если ничего не изменится.

– Так скоро? Почему ты ничего не сказал мне раньше?

– Проблемы возникли только что. Еще в субботу я не знал, что придется срываться с места.

Я не думал, что Инес станет это обсуждать с директором школы или с Марией Вианой, которым было уже давно известно о моем отъезде.

– Что‐то действительно серьезное?

– Надеюсь, что нет. Но моим родителям уже немало лет, надо позаботиться о них и быть рядом.

Вот так‐то. Оказалось, у Мигеля Центуриона все еще есть родители – я придумал их по ходу нашего разговора.

– Мне искренне жаль, Мигель. Правда жаль, я ведь тоже к тебе привыкла. – Я воспринял ее слова как вежливый ответ на мой комплимент. – Надо отыскать окошко, пока ты еще здесь. Я что‐нибудь придумаю и тебе позвоню. Двадцать восьмого, говоришь?

Разговор выглядел вполне естественно. Пожалуй, даже слишком естественно, особенно если учесть, что дни шли, а Инес мне так и не позвонила – не сказала ни да, ни нет. А я не хотел настаивать, мало того, по‐прежнему не испытывал желания встречаться с ней, для меня было удобнее не видеть Инес и ее не слишком приятного лица, которое недавно я чуть не превратил в застывшую маску – на веки вечные.