К 1960 году у Компании было больше 500 000 гектаров – половина всех земель департамента. В августе 1960 года Ограда сорвалась с цепи. То ли она свихнулась от полувекового бега, то ли от кислородного голодания, но ей захотелось оцепить всю землю. И она двинулась вперед.

Однажды у станции Ранкас остановился неурочный состав.

Глава семнадцатая

о том, что перенес Ремихио

Сам Скотокрад вступил в шесть утра на главную площадь Янауанки и, обогнув великолепнейший каштан, направился к пекарне, где спал Ремихио. Вернее, Ремихио не спал, а ждал одежды. Скотокрад явился к. нему, ведя под уздцы своего Дрозда, а когда они вместе ехали обратно, Ремихио был в красной рубахе и скотокрадовой шляпе, на шее же его был повязан оранжевый платок. Жители, вставшие пораньше, протирали глаза. Чудеса, да и только: сам гордый Скотокрад спустился из Янакочи, чтобы привести коня, с которым мог сравниться лишь Победитель, какому-то ничтожному Ремихио! Когда Скотокрад и Ремихио, восседая на Дрозде, пересекли площадь, из церкви вышла Консуэло и, завидев своего воздыхателя в таком блеске, разинула рот. Но горбун ее презрел, как десять лет она его презирала. Консуэло была низкоросла, красноглаза, пузата, волосы ее давно свалялись, и лишь глаза обольстительно горели брезгливой ненавистью к кошкам и к Ремихио. Кошек она купала в кипятке, а Ремихио публично оскорбляла. За что же он ее боготворил? Ведь вид у нее был такой, что, наряди ее ангелы, причеши Создатель и спроси у всех, кто жил на земле: «Хотите ее в жены?», даже погибшие души отвернулись бы. Но судьбе нравится шутить над людьми, и единственный человек, способный в нее влюбиться, оказался с ней в одном веке, одной стране и даже одном месте. Тем не менее она не обрадовалась. Если кто говорил ей по вредности: «Женишок на углу ждет!», она вскипала от злости и кричала: «Поймаю – утоплю!» или «Скоро у него горб стухнет!» Ремихио не решался влезть на колокольню, чтобы ее подкарауливать. Злые языки утверждали, что кто-то видел, как они лежали в кустах у реки. Не этим ли объяснялась ее болезненная ненависть и его собачья любовь? А сейчас, гордясь и любуясь серебряной упряжью, горбун медленно ехал к последнему своему часу на коне, достойном самого субпрефекта. За тридцать девять часов до этого Ремихио решился здесь, на углу, поднести Консуэло букет полевых цветов. Он приблизился к ней, улыбаясь той кроткой улыбкой, которая трогала даже самых скупых лавочников, и они ему давали ломаные галеты; но не успел он протянуть невинные цветы, Консуэло плюнула ему в лицо. Он побледнел и сказал:

– Что ж ты плюешься, как лама?…

От горя он клеветал. Загадочные, нежные ламы действительно плюются, но походка у них куда красивей, чем у девственной злюки. И вот Консуэло запенилась от удивления: не взглянув на нее, Ремихио прогарцевал на Дрозде. Скотокрад приостановился в восторге, а она слишком поздно оторвала взгляд от гордого всадника.

А в Янакоче к Чакону пришел выборный Роблес. Ночь (или жена) охладила его пыл.

– Ты готов, Эктор?

Чакон поднял руки.

– Сегодня омою их в злодейской крови!

Выборный почесал за ухом, где больно кусалась вошь.

– Инспектор что-то пронюхал…

– Откуда ты знаешь?

– Я сегодня к нему ходил на поклон. Он завтракал и сказал мне со значением: «Помни, на разбирательство дела пойдем только мы, власти». А я говорю: «Сеньор, народ ведь готовится». А он говорит: «Что ж, не хочешь – не пойду».