Чтобы хоть немного замазать прегрешения перед инспектором, выборный раздвинул колючий кустарник на его пути. Из-за высоких камней вынырнули крыши поместья. В эту минуту с другой стороны в поместье влетел взмыленный конь – и с него спрыгнул всадник в желтой, пропотевшей под мышками рубахе. Лала Кабьесес пробежал по коридорам и ворвался, еле дыша, во Внутренний дворик, где грелся на солнышке судья.

– Сеньор, сеньор! – кричал он из последних сил.

Судья обернулся. Человек в желтом размахивал бумажкой, и по ее цвету человек в черном понял, что это беда.

– Читайте, сеньор! – крикнул Кабьесес. и протянул ему листок.

Тогда судья понял великую силу писаного слова. Несколько строк, сбивчивых и безграмотных (судья не сразу угадал, что значит «бита»), несколько фраз безвестного и темного литератора так потрясли его, что он побледнел. В прежние годы, когда безденежье гоняло его с места на место, в годы ученья, в тяжкие часы библиотек, судью не оставлял равнодушным чувствительный слог Варгаса Вилы. Однако ни «Цветок в грязи», ни «Девушка с фиалками» не волновали его так сильно, как эти строки. Он посерел. Мы не знаем, стихи или прозу создал неведомый мастер, но он сумел добиться того, что суровый судья уподобился цветом дешевой бумаге.

– Что случилось, дон Пако? – встревожился Арутинго.

Всадникам открылась главная аллея. Псы приветствовали их, и они въехали под сень деревьев, покусанных острыми зубами раннейзимы.

– Эктор! – крикнул Фидель и протянул Чакону грязный мешочек. Глаза его горели. Глаза Ремихио даже издали обжигали руку того, кто собирался его убить.

– Эктор! – хрипло повторил Фидель. – Дай тебе бог!

Ряды смешались, усталые кони толкали друг друга.

– Винтовки возьмете у жандармов, – сказал немного побледневший Чакон. – Не давайте им выстрелить!

Мелесьо де л а Вега взглянул на его голову, озаренную пламенем солнца и пламенем гнева, и сердце его дрогнуло. «Я никогда его не забуду», – подумал он.

– Что такое? – спросил инспектор, чувствуя недоброе. – Почему стали? – И по отрешенным лицам, по гробовому молчанью, которое прерывали лишь лай собак и ржанье коней, понял, что дело плохо.

– По мосту не проехать, – сказал Скотокрад. Девять суток тому назад он видел во сне забитый трупами мост. Они сидели как-то странно и глядели в небо пустым взором. Он натянул поводья; конь все же не так вспотел, как его ладони.

– У кого ключ? – не унимался инспектор.

– Судья приказал запереть ворота, – почтительно и зловеще сообщил Ильдефонсо. – Проезда нет.

– Посторонись! – крикнул Чакон. – Прочь с дороги! – И голос его взлетел стаей невидимых сов.

Инспектор хотел было ответить ему, но, увидев его глаза, попятился к пустому мосту.

– Посторонись! – снова крикнул Чакон, отступил немного и кинулся верхом на ворота, закрывавшие въезд. Ворота дрогнули. Три раза кидался на них Чакон, и они подались. В ту минуту и зажужжала зеленая оса безумия в бедной голове Ремихио. Ворота зашатались, прогнулись. Скотокрад просунул железный прут в ржавую петлю. Перепрыгнув через рухнувшие доски, Победитель понесся по аллее. Люди кинулись за ним. За двадцать лет до этого Хуан Глухарь бросил здесь вызов судьбе. Людей окутала пыль. Эктор Чакон влетел на главный двор поместья. Среди чахлой травы стоял один человек – учитель Хулио Карвахаль.

– Где судья? – крикнул Чакон, заподозрив неладное.

– Уехал в горы.