– Уехал в горы.

– Он что, не знал?

– Знал.

– Ну?

– Полчаса назад прискакал Кабьесес.

– По какой дороге?

– По тропке.

– Ну?

– Он махал бумажкой. Судья ее прочитал и велел ехать в горы.

– А жандармы?

– С ним уехали.

– Чего ж он сбежал, если его предупредили? – спросил Скотокрад. Ему три ночи снилось, что, услышав имя Чакона, судья побледнел, а он никак не верил. Его ум, искушенный в разгадывании снов, не понимал, как это судья Монтенегро может испугаться человека.

– За ним! – крикнул вконец опозоренный инспектор.

– Ривера, Рекес, Мантилья! – крикнул Роблес.

Сверкнули шпоры. Всадники ринулись вскачь, но судью не догнали и вернулись через час на взмыленных конях…

Глава двадцать вторая

о том, как в селенье Ранкас объявили всеобщую мобилизацию свиней

Они не отступили. Дон Альфонсо Ривера думал с печалью и завистью (скорее, все же с печалью) о дарованиях Фортунато. Старик по прозванью Жабья Морда был истинным златоустом. Он же, Ривера, просто давился словами. Он был косноязычен, как осел. Но Фортунато гнил в тюрьме за оскорбленье властей.

Выборный прошел по площади – в черном костюме, в чистой, неглаженой рубашке, без галстука. С озера дул ветер, и в нем, словно слезы, копилась непогода. Служил отец Часан. Ривера обмакнул пальцы в святую воду и перекрестился. Отец Часан – седой, высокий, густобровый – прорекал с амвона божью кару нечестивцам. Ривера вздрогнул. Что ж, значит, Спаситель поразит громом Компанию?… Священник вытер лоб платком. «Нечестивцы и насильники рассыплются прахом, а нищие, кроткие, безземельные, униженные и ограбленные воссядут одесную Отца», – гремел голос с ветхой кафедры. В храме пахло нищетой и плесенью. Недавно здесь собрались местные власти, и почтительно просили отца Часана принять у них обет. «Зачем?» – спросил он. «А затем, отец, чтобы нам бороться с Компанией». Густые брови отца Часана взлетели, словно птицы. «Вы и впрямь решились бороться с ней?» – «Да, отец». Мохнатые черные птицы взлетели чуть ли не к ветхому потолку. «Это не игра. Это не шутка с ней бороться. Я приму обет лишь в том случае, если вы готовы бороться до конца». Все встали на колени, и все плакали. А сейчас голос с амвона прорекал божью кару. «Исчезнут покусившиеся на землю, погибнут князья, огородившие мир. Кто дерзнет предстать перед господом, когда он возвестит народам суд? Фарисеи? Мытари? Те, кто посмел поставить стену, перекрыть реку, перегородить путь?»

Отец Часан благословил верных скорее гневно, чем жалостливо. Черные ногти снова и снова погружались в святую воду. Лишь по воскресеньям площадь заполняли пестрые юбки и пончо, но уже много недель не бывало здесь ярмарки. Сегодня же народу пришло много. Всю последнюю неделю альгвасилы объезжали округу, созывая народ, и выборный Ривера обязал всех явиться под угрозой штрафа.

Ривера и его сотоварищи вышли из храма, стиснув кулаки. Надвигался снегопад, и недоброе око озера Хунин уже блестело не так ярко. Альгвасил ударил в колокол, но это было ненужно – все жители селенья ждали на площади под первыми каплями дождя. Ривера снова пожалел о том, что не владеет словом: ему бы заговорить от избытка растерзанного сердца, поведать, что синий ангел явился ему во сне и что сам он, Ривера, не пожалеет жизни… Но он не мог, и вздохнул, и вытер пот со лба.

– Читайте опись! – приказал он.

Все помрачнели. Выборный отвечает за опись общинных владений, и лишь один человек знает (на случаи его смерти), где она хранится, а читают ее в особенно важный час.