– Позвоню еще раз, в ратушу, – пробормотала Сигне. – Там постоянно дежурит кто-нибудь из совета… Надо им сообщить… Пусть шлют людей на помощь…

– Мы будем там быстрее, – заметил Глеб, поднимаясь в седло.

Вышла Тори – в панцире, шлеме, высоких сапогах, при оружии и с медицинской сумкой. Умница, подумал Глеб, ничего не забыла! Уголь, предчувствуя скачку, зафыркал, заплясал под ним. Тори протянула ему сумку и клинок, вскочила на коня и повернулась к Сигне.

– Тебе, наставница, лучше уехать в город. Есть у тебя эта штука с колесами? Вело…

– Велосипед. Есть, и я сейчас, сейчас, только дозвонюсь… Кажется, многие хотят связаться с ратушей… Господи, что же происходит…

В доме Черемисова раздался грохот – вероятно, он уронил что-то тяжелое. Потом распахнулась дверь, и поэт протиснулся в нее боком – он был крест-накрест перепоясан патронташами, за спиной висело огромное ружье, у пояса болталось мачете. Твердым шагом он направился к лошадям, ткнул пальцем в серого:

– Я с твоей красавицей поеду. Она, Глеб, будет полегче тебя.

– Нет, ко мне садись. У меня конь сильный.

Глеб протянул руку, помог Черемисову взобраться на круп вороного. Поэт уселся, пробормотал:

– Ну и здоровая зверюга… не конь, а прям-таки слонище… – Потом, зыркнув на Сигне, рявкнул: – Ты еще здесь, лебедь белая? В город давай, в город! От Монмартра до нас рукой подать!

Запрокинув голову, Глеб взглянув на небо – сверху к острову падали звезды, десятка три или четыре. Яркие, страшные, пылающие багровым… Корабли, подумал он. Корабли, а в них – убийцы со страшным оружием… «Йокс, где ты, Йокс?..» – произнес он едва слышно. Но Защитник, как и прежде, не отозвался.

– Едем! – Тори привстала в стременах, вскинула копье.

Черемисов, хоть был в тревоге, восхитился и зашептал:

– Ну Ипполита, ну амазонка! Валькирия!

Кони ринулись в темный лес. За спиной Глеба, вцепившись в его пояс, продолжал бормотать старый поэт:

Глеб хлопнул его по колену.

– Хватит стихов! Вы мне про поселок расскажите – сколько в нем строений, как расположены, сколько взрослых, сколько детей. Что там вокруг? Лес? Холмы?

– Изволь, расскажу, – промолвил Черемисов. – Ребятишек шесть или семь, остальные взрослые. – Городище их частью под деревьями, а частью на море выходит и открыто для обзора. Домов, помнится, поболе тридцати.

– Что так много?

– Там, сударь мой, живописцы обитают, и у многих отдельные хоромины – студии, значит. Еще сарай длинный прямо на пляже – это их галерея для выставок. Еще кафе и кабачок… Словом, Монмартр! Я у них не раз бывал, стихи читал, кексами угощался… Камилла здорово кексы печет…

Лун и неба под древесными кронами не было видно. Впереди мелькали круп серого и спина Тори в кожаном панцире, и Глеб знал, что направление они держат верное – это для степной наездницы труда не составляло. Двадцать минут, и они будут на месте…

За спиной бубнил Черемисов:

– Кеша Ховрин и жена его Лиззи пейзажи рисуют, и все акварелью да акварелью… Маноло тоже пейзажист, Кемаль по птичкам спец да местным хомякам, а вот Дуэйн… у него, знаешь ли, мечта – изобразить Библию в гравюрах, и чтобы лучше, чем у Доре. Еще Жак там есть…

Уголь перемахнул через лесной ручей, Черемисов подпрыгнул, чертыхнулся и забормотал снова:

– Жак, говорю, Жак Монро… Вот это талантище! Мастер, Рафаэль и Карл Брюллов в одном флаконе! Портреты, жанровые сцены… само собой, обнаженная натура… Меня увековечил… портрет в их галерее обретается… У вас, говорит, такая мудрость в глазах, мудрость и тоска, и морщины у рта словно летопись нелегкой жизни… интересный, значит, я типаж…

«Он боится, и потому разговорчив, – подумал Глеб.