|
Почему-то именно эту фразу Никита подчеркнул. — Не понимаю, — удивилась Ольга Викторовна. — Что он хотел этим сказать? Или нашел во Владивостоке невесту? — Скорее, доволен тем, что попал на Амур. — Тогда зачем же он еще и подчеркивает? — Спроси у него сама. — Коковцев еще раз перечитал сыновнее письмо и сказал: — Об одном Бога молю, чтобы Никита не влез от скуки в политику. Офицерам флота запрещают заниматься политикой, и правильно: это не их дело! Игорь, появляясь в Ревеле, первым делом хватал коньки и отправлялся в немецкий клуб «Фолькспарк», где по вечерам работал каток с духовою музыкой. Однажды его уже видели гуляющим с какой-то местной Аспазией. К своему будущему Игорь относился легко, и хотя в учебе не отставал, но и не ставил себе целью обогнать других. К жетону за стрельбу из револьвера он прибавил второй: «За отличное фехтование». Глаша, гостившая у Коковцевых, была очень внимательна именно к Игорю, и это внимание легко объяснимо: своими замашками Игорь напоминал ей Гогу... Однажды, в кругу родителей, гардемарин сказал, что карьеру сделает быстро: — Поеду в Либаву и окончу школу подводного плавания. — И не думай! — возразила мать. — Мало мне горя, когда вы по воде плаваете, так тебя еще и на дно потянуло. — Но это же так интересно, мамочка! — У тебя все интересно... Избавь тебя Бог! — А что вы подарите мне, когда я выйду из Корпуса? — Секундомер. Как заядлому спортсмену... После отъезда Игоря в столицу Коковцев сказал жене: — Звезд с неба не нахватает и пороха не придумает. — Но он же еще ребенок. Ты разве не видишь? — Какой там ребенок, если через год ему уже людей навытяжку ставить... Завтра — офицер! — Владечка, ну какой же из него офицер? Никита — да. Разговор супруги продолжили в спальне. — А я, Оля, все время думаю, что хотел сказать Никита этой дурацкой фразой: «Кажется, я нашел что мне надо». Вообще-то, самые страшные люди на свете — идеалисты. — К чему это? — не поняла Ольга Викторовна. — Я опять о Никите... Мир должен принадлежать материалистам, вроде Цезаря или Екатерины Великой, на худой конец пусть даже Наполеонам и Бисмаркам! А с этим идеализмом рождаются всякие завихрения в голове, и как бы чего... Коковцев не закончил фразу — он уже спал. За него домыслила фразу жена: «...как бы чего не вышло». Она лежала на спине с открытыми глазами. Затем потихоньку достала из портсигара мужа папиросу и закурила (чего ей делать было никак нельзя, об этом и врачи предупреждали). Над заснеженным городом, над его старинными башнями и гаванями, над переулками и замками воцарилось ночное безмолвие. Ольга Викторовна, покуривая, решила: «Хорошо, что здесь нет телефона, из которого сыплются прямо в ухо всякие гадости и приказы...» Страшным воплем разорвалась дремучая тишина. Это вдруг закричал Коковцев... — Владя, Владя, — тормошила она его. — Что с тобою? Он сел на постели. Долго приходил в себя. — Сахар, — отчетливо произнес он. — Ты сведешь меня с ума... Какой сахар? — В минах... Во всех морских минах есть сахар. Пока он не растаял, он удерживает боевую пружину, и мина тогда безопасна. Но стоит морской воде растворить сахар, будто в стакане чая., пружина заполняет освободившееся после сахара пространство. Внятный щелчок — и все: теперь только тронь эту заразу — и взлетишь на воздух. Коковцев еще не мог прийти в себя: — Мне приснилось, будто сахар растаял, я сунул палец под эту проклятую пружину и держу ее. |
