|
В чем дело? Просто Коковцев заметил, что на острове едут в санках финны. Ему польстили: — Ваше превосходительство, у вас отличное зрение. Мимо кораблей с гиканьем пронеслись финские вейки, с которых благодарные островитяне махали шапками. Коковцев, скорчась, опустился на разножку штурмана возле телеграфа: — Зрение отличное — да. Но... печень! Кажется, господа, не следовало мне сегодня есть этот жирный суп и торт... Образованием камней печень начинала свое отмщение, чтобы теперь он муками расплачивался за все, что выпито и съедено в ресторанах, бездумно и бесшабашно. До конца мая Коковцев лежал в госпитале Гельсингфорса, куда спешно перебралась и Ольга Викторовна, убеждавшая мужа соблюдать строгую диету: — Владечка, дорогой, пойми, что ты уже не молод. — А ты не кури, — отвечал он ей раздраженно. — А ты, миленький, больше не пей. Ни рюмки! — Ладно. Не буду... — смирился Коковцев. Из госпиталя Владимир Васильевич вышел, удрученный не столько болезнью, сколько разговорами, которых он там наслушался в общении с офицерами высших рангов. Случись война — ни одного дредноута, ни одного крейсера со стапелей не спущено, а из новейших имеется лишь эсминец «Новик», побивающий рекорды мира в оружии и скорости, да превосходная подводная лодка «Акула». Коковцев загибал пальцы: — Крымская кампания — не готовы, турецкая — не готовы, японская — не готовы, сейчас ждем войны с немцами — опять не готовы... Что за ерунда такая? Почему Россия всегда опаздывает? Эссен держал флаг на крейсере «Рюрик», куда и пригласил Коковцова в теплый летний день. Они прошли к закусочному табльдоту. В петрушечной зелени покоились громадные волжские осетры, в нежном соку плавали розовые омары, в серебряных корытцах нежилась янтарно-лучистая гурьевская икра. К услугам начальства наготове стояли коньяки и водки, рыжая старка наполняла графин, здесь же — ежевичная, рябиновая. Коковцев с вожделением обозрел это убранство стола. — У меня строгая диета, — пожалел он себя. — По случаю диеты обязательно выпьем и как следует закусим, — отвечал ему Эссен. — Если ничего такого уже нельзя, так возьми хоть грибочков. У меня ведь тоже гастрит! — Придется, — с грустью согласился Коковцев... Эссен спросил о количестве мин на арсеналах-мониторах. — Шесть тысяч, и все проверены. — Готовность флота повышенная, ты это учти. — Николай Оттович, а не рано мы стали пороть горячку? По газетам судить, так Германия настроена благодушно. — А ты не читай газет — умнее будешь. Коковцев-перетащил себе на тарелку жирного прусского угря, еще вчера жившего в свое удовольствие возле унылых берегов Померании. Эссен провозгласил «салют": — За мой гастрит и за булыжники в твоих печенках. — Салют! — отвечал Коковцев, чокаясь с ним... Ольга Викторовна была крайне недовольна: — Ты опять выпил. Ну, что мне с тобой делать? Коковцев разматывал с шеи белое кашне: — Ольга, целуя меня, не принюхивайся. Обнюхивают только матросов, вернувшихся с берега. А я все-таки адмирал! — Это для других ты адмирал, а для меня ты муж... И не забывай, сколько тебе лет. Если не думаешь о себе, так подумай обо мне. Наконец, мог бы подумать и о детях. — Ну, начинается, — приуныл Коковцев. — Где ты был? — Я с крейсера «Рюрик» — прямо из штаба флота. — Так что там у вас на крейсере — шалман? — Не шалман, а кают-компания. |
