|
— Вот позвоню Николаю Оттовичу и скажу... — Звони сколько угодно, мне-то что? * * * Был разгар лета, когда модный исполнитель романсов Юрий Морфесси давал платный концерт для офицеров флота в Ревеле. Ольга Викторовна вытащила мужа в Морское собрание, чтобы избавить его от необъяснимой хандры. Морфесси объявил: — Дамы и господа, с вашего соизволения я начну этот вечер старинным русским романсом «Эгейские волны». — Старинный... — заворчал Коковцев. — Это для него, мальчишки, он старинный, но его распевали на станции Порхова, когда на клипере «Наездник» я первый раз ходил в Японию. Ольга Викторовна шепнула мужу: — Владя, ты становишься брюзглив, как противный старик. — Но я и есть старик, моя дорогая. Женщина смежила глаза. Что вспоминалось сейчас ей, бедной? Может, тот невозвратный далекий вечер в Парголове, сад в цветении жасмина, ушастый спаниель на крыльце веранды, положивший умную морду на лапы, и она, молодая и стройная, с теннисной ракеткой в руке, ожидающая, когда скрипнет калитка... С нежностью она тронула его руку: — Где же ты, очаровательный мичман Коковцев? — Хватит гаффов! — отвечал адмирал жене. Юрий Морфесси красиво пел, прижимая к груди платок: Раскинулось море широко, Теряются волны вдали, Опять мы уходим далеко, Подальше от грешной земли. А что Коковцев? Его молодость уже откачалась за кормою волнами морей, то синих, то желтых, то зеленых, и он, кажется, забыл уже все, но память цепко держала нескончаемое, как сама жизнь, движение волн... Ах, эти эгейские волны! Не слышно на палубе песен, Эгейские волны шумят. Нам берег и мрачен и тесен - Суровые стражи не спят. Ольга Викторовна прикрыла лицо надушенным веером. Не правда ль, ты долго страдала? Минуты свиданья лови. Так долго меня ожидала - Приплыл я на голос любви. Кто-то потихоньку тронул Коковцева за плечо: — Вас просят позвонить по телефону одиннадцать — семьдесят восемь. Спалив бригантину султана, Я в море врагов утопил. И к милой с турецкою раной, Как с лучшим подарком, приплыл. — Чей это номер, Владечка? — спросила жена. — Штабной. Сейчас вернусь... Он уже не вернулся, и они встретились на Селедочной. — Так что там опять стряслось у вас на флоте? — Ничего. Но какой-то дурак студент в Сараево застрелил другого дурака, наследника австрийского престола. А чтобы ему на том свете не было скучно, заодно пришлепнул и жену наследника... Австрия предъявила сербам ультиматум! — Стоило ли ради этого тащить тебя с концерта? — Конечно, не стоило... Настал незабываемый «июльский кризис» 1914 года! Он совпал с удушающей жарой, вокруг Петербурга сгорали массивы лесов и угодий, полыхали древние торфяные болота, окрестности столицы были в пожарах, огонь подкрадывался к загородным дачам, плотный дым затянул не только улицы парадиза империи, но даже рейды Кронштадта. Кризис, опять кризис... На минных заградителях, пришедших в Ревель, готовились к летним маневрам, благодушничая: — Читали мы всякие ультиматумы... Ни черта-с! Коковцев хранил молчание. Он-то был предупрежден заранее: если радисты уловят из эфира слова: ДЫМ, ДЫМ, ДЫМ, его минзагам оставаться на местах, но если в наушники ворвутся слова: ОГОНЬ, ОГОНЬ, ОГОНЬ, все заградители ступят на тропу смерти... Эссен срочно повидался с Коковцевым: — Пока «дым»! Но добром не кончится. А мне уже связали руки: государь император указал под мою личную ответственность ставить мины только по его личному распоряжению. |
