|
Но исправить уже ничего нельзя... Эйлер залучил его к себе, и Коковцев был благодарен Ивоне за то, что не единым словом или жестом она не выдала своих чувств к нему, оставаясь пленительно-ровной (впрочем, как всегда). В разговоре ему вспомнился Атрыганьев: — Леня, не знаешь ли, где сейчас Геннадий Петрович? Эйлер сказал, что Атрыганьев последнее время плавал на танкерах у Нобеля, а потом судился в Астрахани. — Судился? За что? Честнейший человек. — Сначала он похитил изящную персиянку, бежав с нею в Дербент, а это вскрылось. Затем из лабазов Астрахани выкрал толстенную замужнюю купчиху и бежал с нею уже дальше — в Персию, но это тоже вскрылось. А сейчас, я слышал, Геннадий Петрович вникает в Библию. — Но при чем здесь Библия? — ужаснулся Коковцев. — Когда черт стареет, он делается монахом... Эйлер сказал, что на минутку покинет юс, надобно проследить за лакеем — правильно ли он варит глинтвейн? Коковцев упорным взглядом вызвал на себя ответный взор Ивоны. — Что-то у нас с тобою все не так. Лучше бы мы были до конца грешны перед этим хорошим человеком... На столе появился горячий глинтвейн. — Так на чем мы остановились? — спросил Эйлер. — Я уже решил для себя, что, случись война, и я в Петербурге не останусь. — Я тоже, — уверенно откликнулся Эйлер. — А как же я... одна? — удивилась Ивона. * * * В 1903 году начальником Главного Морского штаба назначили контр-адмирала Зиновия Петровича Рожественского, с которым Коковцев не раз соприкасался по службе, искренно и безоговорочно уважая этого человека, имевшего сильный характер и большую организаторскую волю. «Первый лорд» российского Адмиралтейства был фигурою достаточно цельной, ретивой и, кажется, мало зависимой от прихотей двора! Коковцева роднило с Рожественским еще и то, что Зиновий Петрович не принадлежал к числу врагов Макарова, напротив, он всегда был внимателен к его рассуждениям, будучи, как и Макаров, убежденным сторонником боя в кильватерных колоннах, но до расстановки «палочки над «Т»», увы, кажется, еще не дорос... Коковцев отдыхал на даче в Парголове, в тишине и безделье, когда флотский курьер оповестил его, чтобы завтра он предстал пред ясные очи Рожественского. Изленившись на даче, Владимир Васильевич нехотя облачился в парадный белый мундир — поехал. В дачном поезде он страдал от жары, а вахта в Адмиралтействе сказала, что «первый лорд» сейчас проезжает на лошади по бульвару — ради моциона. — А, кстати, вам повезло: вот и он сам... Зиновий Петрович спрыгнул с седла. — Моряк на лошади хуже собаки на заборе, — сказал он, приветствуя Коковцева. — Однако нам, морякам, иногда тоже полезно вытряхнуть из своих ушей соленую воду. Его рослая импозантная фигура привлекала внимание публики (особенно дам!), ради чего, кажется, Рожественский и гарцевал по бульвару. Они вступили в прохладную сень Адмиралтейства. Мимо полотен Айвазовского, мимо носовых наяд кораблей былой славы поднимались по ласкающему взор мрамору торжественных лестниц, беседуя вполне откровенно. — Япония, — говорил Рожественский, — выполнила программу развития флота раньше нас. Ей удалось в три раза увеличить свой флот... в три! Но против наших двенадцати броненосцев она способна выставить на батальную линию огня только шесть своих броненосцев. Эта детская арифметика в какой-то степени меня утешает. — Но у Того, — отвечал Коковцев, — броненосцы самые новейшие, скоростные, а мы с новейшими запаздываем. |
