|
В кабинете был сервирован на золоте и серебре чай... с сухарями, какие едят матросы! Коковцев уже привык ко всяким причудам начальства и охотно придвинул к себе сухарь. — К нам в Питер прибывает японская делегация, желающая ознакомиться с работой судостроительных верфей. Вас и буду просить показать японцам, какие мы мастера! Чем больше мы запугаем их нашей мощью, тем выгоднее для нас. Коковцев не соглашался: Россия, пусть лапотная и сермяжная, имела на стапелях новейшие броненосцы, которые в некоторых качествах преобладали над иностранными, и демонстрировать их заведомым врагам... не глупо ли? — Ведь в игре никто не открывает своих карт. — А мы разве шулеры? — ответил Рожественский. — Что же я должен показывать японцам? — Все! — разрешил Зиновий Петрович. — Согласен, что без секретности нельзя. Но излишняя таинственность — абсурд, как и другая крайность ее — беспечность. Что вы так возмущены? Открывая перед японцами забрала своих боевых шлемов, мы тем самым показываем, что нисколько их не боимся. — Нет ли фатальной ошибки в этом решении? — Я фаталист, но... Это и есть мое решение. Ошибок не допускаю. Прошу исполнить все, как я сказал. — Есть! — Коковцев оставил свой сухарь недоеденным... Петербургские заводы, исполнявшие заказы флота (Путиловский, Балтийский, Франко-Русский, Невский и Канонерский), имели немало производственных секретов, до которых японцы и были допущены. В результате решения Адмиралтейства, желавшего запугать японцев ускоренною работой верфей, японцы, нисколько не испугавшись, сразу же выяснили, в какой стадии строительства находятся лучшие русские броненосцы типа «Бородино», точно рассчитав время их боевой готовности после спуска на воду. А сама поездка по Великой Сибирской магистрали (туда и обратно) дала самураям богатейший материал для сбора сведении о пропускной способности железной дороги, перерезанной тогда озером Байкал — с паромным еще сообщением... Убедившись в том, что Россия и ее флот к войне не готовы, японцы заметно усилили политическое напряжение на оси «Токио — Петербург», и без того шаткой. Колебания этой оси покачнули устои Певческого моста, но сначала, как это и водится, напряжение отразилось на делах флота... — Я чертовски устал, — сказал Коковцев жене. Осенние дожди зарядили над Петербургом, они обстучали подоконники, ливни с грохотом низвергались на мостовые по трубам, Нева взбурлила под окнами дворцов и трущоб на окраинах столицы. Коковцев ощутил доверчивую робость жены. — Я теперь жалею, что у нас нет четвертого сына. — Но у нас их и так трое, Оленька. — Одного с нами уже нет. Владечка, я тебя очень прошу, — взмолилась она, — сделай так, чтоб Глаша вернулась к нам... Я, поверь, согласна приютить ее. Вместе с ребенком. Пусть живет. Я посажу ее за тот стол, за которым сижу сама. И пусть наш внук будет с нами... Ладно? Коковцев вернулся вечером, не стал ужинать: — Я набегался как собака по всяким участкам полиции, был даже в Департаменте полиции, но Глафира Рябова уже не значится в числе лиц, проживающих в Санкт-Петербурге... А зима выдалась очень морозной, снег был на диво пушистый, радостный. В декабре адмирал Макаров сообщил Коковцеву, что война с Японией, кажется, дело решенное: — Сейчас в наших верхах трясогузы и рукосуи решают вопрос: не лучше ли нам самим напасть на Японию, нежели ожидать нападения японцев? Тысячу лет стоит мать-Россия и почему не дрогнула от глупостей — не понимаю. Впрочем, — резко заключил Макаров, — у иезуитов на этот счет имеется циничное, но верное указание: чем гаже, тем лучше! Верю, что в 1923 году русские люди будут все-таки умнее нынешних. |
