Сюзанна потеряла дар речи.

— Пригласить на танец? — наконец переспросила она, сильно раздражённая своей неспособностью сказать что-нибудь более членораздельное.

— Ну да, — тихо ответил он.

Ей ничего другого не оставалось, как принять предложенную руку — ведь на них были устремлены многочисленные взгляды — и позволить ему вывести себя на паркет. Ростом он превосходил даже Клайва, возвышавшегося над ней на целую голову, и обладал аурой странной сдержанности — почти чрезмерного контроля над собой, если такое вообще было возможно. Наблюдая за тем, как он шествует сквозь толпу, она внезапно поразилась возникшей у неё странной мысли, что однажды его хвалёное самообладание наверняка изменит ему.

И только тогда мир увидит истинное лицо графа Ренминстера.

А ведь, по правде говоря, в этом не было её вины.

Семейство Сюзанны, хотя и очень уважаемое, не отличалось ни знатностью, ни особенным богатством. И когда Клайв оставил её ради Гарриет, чьё имя было столь же старинным, сколь велико было её приданое, общество стало насмехаться у неё за спиной, и, как он предполагал, вероятно, в лицо тоже. Её называли жадной, честолюбивой выскочкой. Не одна светская матрона, чьи дочери даже отдалённо не были столь привлекательны, как Сюзанна Баллистер, заявляла, что маленькую выскочку поставили на место. Как смела она даже думать о том, что сможет получить предложение руки и сердца от брата графа?

Дэвид находил всё это крайне неприятным, но что он мог сделать? Клайв сделал свой выбор, и, по мнению Дэвида, правильный. Гарриет, в конце концов, гораздо больше подходила его брату в жёны.

Однако Сюзанна стала невинной жертвой скандала. Она не знала, что Клайва выбрал отец Гарриет или что Клайв решил, будто миниатюрная, голубоглазая Гарриет действительно станет прекрасной женой. Клайв должен был объясниться с Сюзанной до того, как появится объявление в газете, или, если уж он был слишком труслив, чтобы сообщить ей об этом лично, то, конечно, должен был бы быть умнее и не делать громкого заявления на балу у Мортрамов до того, как о помолвке сообщат в «Таймс». Когда Клайв стоял перед оркестром с бокалам шампанского в руке, произнося свою торжественную речь, никто не смотрел на Гарриет, которая была рядом с ним.

Все взгляды привлекала именно Сюзанна. Сюзанна с приоткрытым от удивления ртом и потрясённым взглядом, которая очень старалась казаться сильной и гордой, прежде чем, наконец, покинуть зал.

Её полное муки лицо было тем образом, который Дэвид хранил в своём сердце в течении многих недель, даже месяцев, пока он постепенно не позабылся среди повседневных дел и обязанностей.

До сегодняшнего дня.

До того момента, когда он заметил, как она стоит в углу и притворяется, будто её нисколько не волнует, что Клайв и Гарриет окружены толпой людей, желающих им счастья. Он мог бы сказать, что она гордая женщина. Однако гордость может поддерживать человека только до тех пор, пока ему просто не захочется сбежать и остаться в одиночестве.

Он не удивился, когда она наконец начала продвигаться к двери.

Сначала он хотел позволить ей уйти, возможно, даже отступить назад, чтобы она не заметила, что он стал свидетелем её бегства. Но потом некий странный, непреодолимый импульс подтолкнул его вперёд. Его не очень беспокоило то, что она стала непопулярной в свете. В конце концов, в обществе всегда будут дамы, оставшиеся без кавалеров, и никто не смог бы исправить это в одиночку.

Но Дэвид был Мэнн-Формсби до кончиков ногтей, и он не мог смириться с тем, что его семейство кого-то обидело. А его брат, безусловно, причинил зло этой молодой женщине. Дэвид не стал бы утверждать, что её жизнь разрушена, но было очевидно, что её заставили страдать незаслуженно.

Как граф Ренминстер — нет, как Мэнн-Формсби — он был обязан это как-то компенсировать.