– Ну послушай, Эстелль. Если честно, неужели ты не понимаешь, что это похоже на чепуху?

– Я вполне могу видеть, почему это может так звучать, – признала Эстелль. – Но я ничем не могу помочь. И так как конец – неминуем, я не могу назвать это чепухой, не так ли? У меня было предчувствие и оно оказалось правильным.

– Мне кажется, все это означает то, что ты не хочешь иметь детей.

– Да, это правда, – удивительно, но Эстелль подтвердила догадку Уэба. – У меня никогда не было особого желания иметь детей – и в действительности – меня даже не особо беспокоило мое собственное выживание. Но, пожалуй, это часть одного целого. Некоторым образом, я оказалась в числе счастливчиков; многие из людей не чувствуют себя, как дома, в свое собственное время. Я же родилась в то время, которое оказалось как раз именно моим – время конца мира. Вот почему я не предрасположена к обзаведению детьми – потому что я знаю, что после моего и твоего поколения больше не будет никакого другого. В конце концов, насколько я могу предположить, в действительности я могу вообще оказаться стерильной; но конечно же, это бы меня уже не удивило.

– Перестань, Эстелль. Я не могу слушать, когда ты так говоришь.

– Мне жаль, любовь моя. Я не хотела тебя расстраивать. Правда, это не так расстраивает меня, но я знаю в чем здесь причина. Просто я ориентирована на конец – и, некоторым образом, это является естественным, конечным результатом моей жизни, событие, которое придает ей значение; но ты – всего‑лишь захвачен этим, как и большинство людей.

– Я не знаю, – пробормотал Уэб. – Для меня все это похоже на чертовски холодную рационализацию. Эстелль, ты такая прекрасная… разве это ничего не значит? Неужели ты не столь красива, чтобы привлечь мужчину, так, чтобы ты могла иметь ребенка? Ведь именно так это я всегда понимал.

– Возможно, когда‑то так оно и было, – спокойно произнесла Эстелль. – Так или иначе, это звучит весьма похоже на аксиому. Что ж… я не сказала бы никому, кроме тебя Уэб, но я хорошо знаю, что красива. Большинство женщин сказали бы тебе то же самое о себе, если бы это только было допустимо – это просто состояние ума, которое присуще женщинам. Она всего‑лишь половинка настоящей женщины, если не считает себя красивой… и она красива, даже если не думает о себе так, и не имеет значения то, как она выглядит. Я вовсе не стыжусь того, что красива и я не вовсе не раздосадована этим, но просто я больше и не обращаю на это внимания. Все это для меня – лишь средство для достижения цели, как ты и сказал – вот только цель изжила уже свою необходимость. Мне кажется, что женщина, которая могла мы приговорить своего годовалого сынишку к адскому пламени, должна была бы непременно быть ужасным злодейкой, если бы она точно знала, что именно к этому идет дело, когда рожала бы дитя. Я _з_н_а_ю_, и поэтому не могу этого сделать.

– Женщины и раньше рисковали ничуть не меньше, даже зная цену риска, – упрямо продолжил Уэб. – Крестьяне, которые _з_н_а_л_и_, что их дети могут голодать, потому что и родители уже голодали. Или женщины века, того времени, предшествовавшего непосредственному началу космических полетов; доктор Боннер говорил, что в течении пяти лет вся раса стояла в двадцати минутах от гибели. На они все же шли вперед и все‑таки рожали детей – в ином случае нас просто бы здесь не было.

– Это побуждение, – тихо ответила Эстелль, – которого у меня более нет, Уэб. И на этот раз, не существует никакого спасения.

– Ты все еще повторяешь это, но вовсе даже не уверена, что ты права. Амальфи утверждает, что шанс все же есть…

– Я знаю, – вздохнула Эстелль.