|
– Я сама проводила некоторые вычисления. Но это вовсе не тот шанс, дорогой мой. Это что‑то, что мы сможем сделать, ты или даже я, потому что мы уже достаточно взрослые, чтобы понять инструкции и выполнить именно то, что нужно в то время, когда именно это понадобится. Ребенок же не сможет этого сделать. Это будет равносильно тому, что отправить его на космолете в пространство одного, хотя и с достаточным запасом энергии и еды – но он все равно погибнет, и ты не сможешь сообщить ему, как избежать гибели. Все это настолько сложно, что неизбежно кто‑то из нас конечно же сделает какие‑нибудь фатальные ошибки.
Он лишь промолчал. – Кроме того, – мягко добавила Эстелль, – даже для нас все продлится не так уж и долго. Мы тоже умрем. Все дело только в том, что у нас имеется шанс воздействовать на момент создания, который непосредственно скрыт в мгновении уничтожения. И это, если мне удастся, и будет моим ребенком, Уэб – единственным, которого сейчас стоит иметь. – Но он не будет моим. – Нет, любимы мой. У тебя будет свой собственный. – Нет, нет, Эстелль! Что в этом хорошего? Я хочу, чтобы мой был и твоим тоже! Она обняла его и при коснулась своей щекой к его щеке. – Я знаю, – прошептала она. – Знаю. Но увы, время для этого прошло. Это судьба, для которой мы оказались рождены, Уэб. Дар иметь детей у нас оказался отнят. Вместо детей, нам были даны вселенные. – Но этого недостаточно, – воскликнул Уэб. Он яростно сжал ее в своих объятиях. – Даже наполовину. Никто проконсультировался со мной, когда подписывался этот контракт. – А разве ты просил о том, чтобы тебя родили, любимый мой? – Ну вообще то… нет. Но я не возражал… О. Так вот значит, как все обстоит. – Да, именно так, все сейчас и обстоит. Он тоже не может проконсультироваться по этому вопросу с нами. Так что все теперь зависит от нас. Никакой наш совместный с тобой ребенок, Уэб, не окажется в пламени ада; никакой ребенок, рожденный мною. – Нет, – пусто ответил Уэб. – Ты права, это было бы нечестно. Хорошо, Эстелль. Мне хватит еще одного года даже тебя одной. Мне не кажется, что я хочу еще и вселенную. Торможение началось в конце января 4104 года. С этого момента, дальнейший полет Он будет весьма осторожным, несмотря на растущую необходимость скорейшего достижения цели; ибо метагалактический центр был столь же неразличим, как и остальная часть межгалактического пространства и лишь исключительная внимательность и исключительно сложная аппаратура могли бы сообщить путешественникам, что они прибыли на место. Для этой цели, Ониане во многом усложнили командный пост своей планеты, который располагался на вершине трехсотфутовой плетеной стальной башни, расположенной на вершине самой высокой горы планеты – названной к очевидному замешательству Амальфи – Гора Амальфи. Здесь Уцелевшие – как они начали себя называть с некоторым чувством отчаянной веселости – встречались на почти непрерывных совещаниях. Уцелевшие состояли в основном из тех на планете, кто согласно Шлоссу и Ретме могли следовать инструкциям в тот бесконечный миг хотя бы с наименьшей долей вероятности успеха. Шлосс и Ретма были весьма тверды в своем отборе: это оказалась небольшая группа. В нее вошли все Ново‑Земляне, хотя Шлосс и сомневался насчет Ди и Уэба, и кроме того, группа из десяти Ониан, включая Мирамона и самого Ретму. Странно, но по мере приближения времени, один за другим Ониане начали уходить, совершенно очевидно, как только каждый из них до конца проникался тем, что именно будет предпринято и каков может быть результат. – Почему они это делают? – спросил Амальфи Мирамона. – Разве ваши люди не имеют совершенно никакого желания выжить? – Я вовсе не удивлен, – ответил Мирамон. |
