Женских образов в пьесе, помимо Елены и Крессиды, почти нет.  Есть  два

более или менее положительных образа среди троянок - Кассандра и  Андромаха.

Но, увы. одна из них без  ума,  а  другая  безнадежно  ограниченна  в  своей

семейной стихии.

     Оба лагеря имеют своих сатириков и  разоблачителей:  греки  -  Терсита,

троянцы - Пандара. Это очень значительные,  едва  ли  не  ведущие  фигуры  в

пьесе. Терсит изображен уже в "Илиаде". Но  здесь  он  значительно  шире  по

размаху действия. В "Илиаде" он издевается,  лишь  над  греческими  вождями,

осыпая их грязной бранью; у Шекспира он высмеивает решительно все на  свете,

не зная предела и удержу  своему  сквернословию.  Но  замечательная  вещь  -

многие из его издевательств находят у нас понимание и сочувствие. Есть  доля

истины в его насмешках над отношениями между Патроклом и Ахиллом, над  дутой

важностью Агамемнона, над твердокаменной тупостью Аякса. Мерзко в  нем  лишь

то, что  он  обобщает  свои  оскорбления,  поливая  все  грязью.  Отбросы  и

нечистоты - вот стихия, в которой он живет и черпает свой  жизненный  тонус.

Иного рода циник, более тонкий и опасный, - Пандар.

     Если Терсит универсален и принадлежит всем временам,  то  в  Пандаре  -

своднике и посреднике  в  темных  любовных  делишках  -  мы  находим  фигуру

достаточно  типичную  для  эпохи  Возрождения,   представителя   больных   и

извращенных сторон ее. Тут вспоминается  Панург  Рабле  и  герои  плутовских

испанских романов; да и в самой Англии и ее литературе  можно  найти  немало

ярких образов  угодливых  посредников,  перепродавцов  порока.  Это  придает

образу Пандара огромную ударную силу, а его горький, мерзкий эпилог -  мерка

желчности пьесы.

     Как истый троянец, рыцарь  и  аристократ,  он  не  лишен  своеобразного

изящества и остроумия, и это делает его образ особенно одиозным  и  поистине

угрожающим.

     Одной ид характерных особенностей пьесы являются  мысли,  лишь  отчасти

облаченные в  характеры  и  нередко  оторванные  от  действия  и  выраженные

монологически.  Самым  выдающимся   примером   этого   может   служить   уже

цитированная нами речь Улисса о "ступенях" и повиновении (I,  3).  Если  она

еще может быть связана как-то с характером Улисса, то совершенно отделена от

него и целиком абстрактна другая его речь - о Времени, Забвении,  Зависти  и

т. д. (III, 3).

     Очень характерен также монолог Гектора о "предмете" и "мнении" (II, 2),

имеющий мало отношения к характеру Гектора.

     Пьеса содержит несколько мест, полных высокой поэзии:  таково  хотя  бы

появление Кассандры (II, 2)  или  упомянутое  надгробное  слово  Троила  над

трупом Гектора (V, 10). Их уже достаточно для  того,  чтобы  снять  с  пьесы

обвинение   в   пародировании    античности,    которое    Шлегель    считал

"святотатственным".