* * *

А эти двое жили друг другом. Так бывает, когда новообразовавшаяся семья успешно сопротивляется неприятностям, приходящим извне, черпая уверенность и силы у второй половины. Иначе как объяснить, что они так и не примкнули ни к какой общине, образовав свою, крохотную. Вот только черпать силы становилось все труднее и труднее.

Он познал, что такое быт. Он узнал, каково быть добытчиком, опорой и надеждой.

Ему не понравилось.

Ему было тяжко бремя ответственности, он хотел стихов и красивых высоких слов. Он хотел восхитительных закатов и прогулок одуряюще пахнущими летними ночами.

А она уже не хотела, потому что нашла свое женское счастье. Ей было спокойно, и она совсем не замечала, что мир кругом рушится.

Он сбивался с ног, ходил за водой, доставал пропитание и дрова для их убогой печурки, хотя делать это становилось все труднее и труднее. Ему было противно, и вечерами, глядя на свои руки, бывший поэт и мечтатель с тягостным чувством замечал, как они огрубели. Трудно кормить семью человеку, который до недавнего времени с трудом управлял собой.

А теперь у него на шее было двое. Жена, и, как уродливый требовательный младенец, ее старая мать. Совершенно помешавшаяся старая бестия твердо решила довести его до ручки. Не вставая со своей дурнопахнущей лежанки, дотягивалась до домашних единственной оставшейся у нее конечностью — речью. Вернее ором, воем. Могла поднять всех в два часа ночи с сакраментальным требованием воды. Он сжимал зубы и выполнял требования старухи с поелику возможной безропотностью, но внутри все переворачивалось. А старая карга, страдая затаенной к нему ненавистью, не упускала возможности подколоть нежданно появившегося зятька, и хотя давно уже выжила из ума, прекрасно знала — он это ненавидит.

На фоне вот этих бесконечных надрывных воплей и проходила их семейная жизнь. Он совсем перестал писать стихи — просто не успевал, была бездна работы, а если даже и выдавалась свободная минутка, сама атмосфера не давала возможности нормально сосредоточиться. У него не было своего угла в пропахшей экскрементами двухкомнатной квартире. А покидая это смрадное гнездышко, он начинал видеть все остальное. То, что пропустил, пребывая в мечтах теплыми вечерами прошедшего лета — неприглядность обезлюдевших улиц, пустые темные дома, холод и все тот же запах фекалий: последствия неработающей канализации.

Жена его не поддерживала. Ее можно было понять, как никак на ее хрупких плечах тоже висела чугунная ноша семейного быта, и ненамного меньше, чем у супруга. Но ладно, быт. Его можно было перетерпеть. Но вот сама она, эта хрупкая, умеющая слушать, особа, вдруг переменилась, и не в лучшую сторону. Ее тупая практичность выводила его из себя, и не раз, и не два уже закрадывалась в голову бывшему холодному моралисту неприятная, тягостная мыслишка — а что, если его любовь, его идеал на самом деле вот такая и есть? И это ее нормальное состояние. Он не хотел верить, но что если она действительно была зеркалом? Он увидел в ней отражение своих привычек и решил, что нашел родственную душу? Ему хотелось говорить о высоком, ее волновали насущные проблемы.

Она была права, так как, только сосредоточившись на быте, можно было выжить в нынешнем городе.

Но как это раздражало!

Они стали ссориться. Как обычно бывает, по пустякам — плохо приготовленная еда, неубранная постель, бабке не вынесли горшок. Жена кричала, он уходил в себя, замыкался и отвечал однословными фразами. Наивный, он полагал, что мужчина не должен кричать. Впрочем, пришло время, когда и эти мечты были растоптаны грубой кирзой повседневности. Он озлобился, ему все надоело. Но вот так, бросить все и уйти он уже не мог, впервые в жизни познав что-то, отличное от своего обычного одиночества, он решил оставаться до последнего.

Боялся снова остаться один.