– У тебя депрессия, – заявил он. – Вот, купил тебе шоколадное яйцо.

Он положил яйцо на стол рядом с учебниками и тихонько вышел.

Официальный обмен пасхальными яйцами состоялся на следующее утро. Элли оба своих съела на завтрак. После обеда соседи устраивали барбекю; их семью пригласили. Элли не пошла. Она лежала на кровати с открытым окном и слушала смех, доносящийся из-за забора. Учила хронику падения коммунизма. Съела три горячие сдобные булочки.

Чуть позже она вошла в кабинет отца.

– Элли, – сказал он, – не слышал, чтобы ты стучала.

– Когда вы с мамой познакомились много лет назад и ты пригласил ее на свидание, она же не сразу согласилась, так?

Он отвлекся от своих документов и нахмурился:

– Это еще откуда такие вопросы?

– Что бы ты сделал, если бы она продолжала отказывать раз за разом?

Он вздохнул:

– Я занят, Элинор. Закрой дверь, когда будешь уходить.

Надев белье, мать натянула колготки – так медленно, что Элли поняла: ее мысли заняты чем-то другим. Потом надела юбку и новую блузку, аккуратно застегнув ее на все пуговицы, как будто аккуратность и тщательность могли что-то изменить. Потом туфли и цепочку на шею. С Пасхи миновала неделя, и Элли было что сказать; она уже несколько дней как созрела для этого разговора, но все не хватало храбрости.

– Сегодня утром ходила посмотреть на вас с Томом, пока вы спали, – произнесла вдруг мать. – Давненько этого не делала, с самого вашего детства. – Она повернулась к Элли. – Только тебя в кровати не было.

– Ходила прогуляться. Повисло молчание.

– Ты стала мне совсем чужой, Элли.

«Мам, мне надо тебе кое-что сказать, и лучше ты сядь…» Эти слова крутились у Элли на языке. Каково это будет: произнести их вслух?

Отец на лестнице поцеловал мамино плечо – это было мило и неожиданно.

– Вот, заехал в город и купил твоей маме яйцо, – сказал он. – Сделано вручную, из того магазина сладостей, за полцены. – Он показал ей коробочку. На их лицах заплясали зайчики от золотой фольги.

– Спасибо, Саймон, – ответила мать.

– Пасха кончилась, но все равно приятно, правда? – Он улыбнулся. – Скажи, когда будешь готова, и поедем.

Элли стояла в коридоре, смотрела на них снизу вверх и думала: я ошиблась, ошиблась, ошиблась.

Собака уже едва могла приподнять хвост. Элли вытащила ее на улицу прямо в корзинке и поставила на лужайку, чтобы та погрелась на солнышке. Потом села рядом, чтобы ей было веселее, и стала придумывать ей новые имена – Красавица, Бедная Овечка, Сладкая. Гладить ее серый нос, рассказывать, как она помнит ее еще щенком, когда бабушка ее только завела, вспоминать, как они летом бегали наперегонки на пляже. А собака смотрела на нее так, будто тоже все это помнила, – слегка озадаченным и добрым взглядом. Элли наклонилась и поцеловала ее.

– Псина эта уже вонять начала, – проговорил Том, беззвучно подкравшись сзади.

«Убирайся, – прошипела Элли про себя. – Не хочу, чтобы ты ко мне приближался».

Совершенно обычная комната – ни замка на двери, ни полицейской ленты, дверь широко открыта. Том сидел внизу и смотрел телевизор, но в комнате были его стол и новый ноутбук, стул, доверху набитая его грязными вещами корзина. Обои на стенах были голубые, и шторы, и одеяло, и подушки.

Мальчикам всегда покупают все голубое.

Элли сделала пять шагов и коснулась края кровати одним пальцем. Закрыла глаза и позволила нахлынуть воспоминаниям.

– Она пьяная!

Отец сердито заскрипел зубами, а Элли расхохоталась. Мать с Томом в ужасе смотрели на нее, отчего стало еще смешнее.