Изменить размер шрифта - +

Ты только сказал: "Какая досада!" - и все. Ты только предвкушал, как из-за
этого твой отец потеряет несколько сот фунтов, и приходил в дикий  восторг
от этих мелочных расчетов. Что же  касается  судебных  издержек,  то  тебе
небезынтересно будет узнать, что твой отец публично  заявил  в  Орлеанском
клубе: если бы ему пришлось потратить двадцать тысяч фунтов, он считал  бы
и этот расход вполне оправданным, столько радости, столько удовольствия  и
торжества он получил бы взамен. Тот факт, что он не только засадил меня  в
тюрьму на два года, но и вытащил меня оттуда на  целый  день,  чтобы  меня
объявили банкротом перед всем светом, доставил ему еще больше наслаждения,
чего он и не ждал. Это было венцом моего унижения и торжеством его  полной
и бесспорной победы. Если бы у твоего отца не было притязаний на то, чтобы
я оплатил его издержки, ты, по  моему  глубокому  убеждению,  хотя  бы  на
словах сочувствовал бы мне в потере  всей  моей  библиотеки,  потере,  для
писателя невозместимой, самой тяжкой из  всех  моих  материальных  потерь.
Может быть, вспомнив, как щедро я тратил на тебя огромные деньги,  как  ты
годами жил на мой счет, ты  потрудился  бы  выкупить  для  меня  некоторые
книги. Лучшие из них пошли  меньше  чем  за  полтораста  фунтов:  примерно
столько же я обычно тратил на тебя за одну неделю. Но мелочное злорадство,
которое ты испытывал при мысли, что твой  отец  потеряет  какие-то  гроши,
заставила тебя совсем забыть, что ты мог  бы  хоть  немного  отблагодарить
меня, это было бы так легко, так недорого, так наглядно и  так  бесконечно
утешительно для меня, если бы ты это сделал. Разве я  не  прав,  повторяя,
что Ненависть ослепляет человека? Понимаешь ли ты это  теперь?  Если  нет,
постарайся понять.
   Не стану тебе говорить, как ясно я все понимал и тогда и теперь.  Но  я
сказал себе: "Любой ценой я должен сохранить в своем сердце Любовь. Если я
пойду в тюрьму без Любви, что станется с моей Душой?" В письма, написанные
в те дни из тюрьмы Холлоуэй, я вложил все усилия, чтобы Любовь звучала как
лейтмотив всей моей сущности. Будь  на  то  моя  воля,  я  бы  мог  вконец
истерзать тебя горькими упреками. Я мог бы изничтожить тебя проклятиями. Я
мог бы поставить перед тобой зеркало и показать тебе такой твой облик, что
ты сам бы себя не узнал, но вдруг, увидев,  что  отражение  повторяет  все
твои  гримасы  отвращенья,  понял  бы,  кого  ты  видишь  в   зеркале,   и
возненавидел бы себя навек. Скажу больше. Чужие грехи были отнесены на мой
счет. Если бы я захотел, я мог бы, во время обоих процессов,  спасти  себя
если не от позора, то, во всяком случае,  от  тюрьмы,  ценой  разоблачения
истинного виновника. Если бы я постарался доказать, что три  самых  важных
свидетеля  обвинения  были  тщательно  подготовлены  твоим  отцом  и   его
адвокатами, что они не только о многом умалчивали, но и нарочно утверждали
противное, нарочно приписывали мне чужие проступки,  и  что  их  заставили
прорепетировать и затвердить весь задуманный  план,  я  бы  мог  заставить
судью удалить их из зала суда, даже решительнее, чем был удален несчастный
запутавшийся Аткинс.
Быстрый переход