Питер хихикнул у меня за плечом; вампиры стояли у дверей, как пара мраморных статуй.

– Ты же не станешь… – пролепетала Розамунда.

– Да, дорогая, – говорю. – По закону ты должна присутствовать при казни. А потом тебе полагается выпить вина с мышьяком. Так?

Она зашептала «нет, нет» – и вид у нее был такой беспомощный и она была так красива, что я чуть было не отменил все, что задумал. Но встретился взглядом с Оскаром – и вспомнил.

Она – мой враг. Смертельный враг. Теперь, из‑за Роджера, больше враг, чем когда‑либо. И не успокоится, пока я не издохну. И ничего не изменится. Никто никого не прощает. Иногда делает вид, что прощает, но не прощает.

– Итак, – говорю, – решение. Я тебя, Роджер, в прелюбодеянии не обвиняю. Я же развратник – смешно было бы. Поэтому четвертовать, кастрировать и все такое – не стану. Противно.

У Роджера опять мелькнула надежда на морде. Ну не дурак?

– Я, – говорю, – обвиняю тебя в государственной измене. В организации заговора против короля. Справедливо? И приговариваю к повешению как предателя. Ты ведь поглядишь, Розамунда?

Он ринулся на меня, склонив голову, будто забодать хотел. Моими рогами, что ли? Его перехватили скелеты. И Розамунда упала в обморок.

Не стал я, конечно, устраивать эту грязную суету с настоящей казнью. Я даже не стал его на двор вытаскивать – незачем. Просто пережал ему горло потоком Дара. То на то и вышло.

Правда, подыхал он, кажется, дольше, чем обычно кончаются висельники. Наверное, потому, что веревка шею ломает. Но я остался не в претензии.

Нет, я не наслаждался. Думал, что в этот раз буду, но снова не вышло. Я был удовлетворен – да. Справедливо – да, поэтому правильно. Но – по‑прежнему неприятно. Просто интриган, подлец и подонок, грязно подохший, как ему и положено. И все.

Розамунда пронаблюдала. И в истерике не билась. Снова стала ужасно спокойная, даже надменная. Спокойно посмотрела, как ее кобель агонизирует, а потом ее вырвало. Слабая человеческая плоть все дело испортила.

А я приказал гвардейцам отвести ее в приемную – там пол гладкий и места много.

Оскар говорит:

– Может быть, вы, мой дорогой государь, подождете до завтра? Идет уже третий час пополуночи. Конечно, нынче, на исходе лета, светает поздно, но все‑таки…

– Князь, – говорю, – я все понимаю. Я даже могу отпустить ваших младших отдыхать. Но сам ждать не могу. Не терплю быть должен, особенно – Тем Самым. А то ведь они могут и сами взять, если подумают, что я выплату задерживаю.

Он не стал спорить, конечно. Только заметил:

– Я думаю, вы можете взять Рейнольда в столицу, не так ли, ваше драгоценное величество? Он не заменит Клода, конечно, он еще молод и не слишком силен… Но он будет безусловно предан вам, добрейший государь. Морис отпустит его. Все понимают – вампир не забывает таких милостей. Он может сопровождать вас вместе с Агнессой. Если, конечно, вам не будет неприятно видеть его после…

Я посмотрел на рыжего вампира – и он кинулся к моим ногам. Я ему улыбнулся через силу и подал руку.

– Возьму, – говорю. – Я люблю детей Сумерек, Князь. Мне не будет неприятно.

– Прекрасно, – ответил Оскар. – Встаньте, Рейнольд. Можете считать, что сегодня ночью вам повезло. Сопровождайте меня в гостиную.

Дал понять, что сам на ритуал смотреть не станет и другим вампирам не позволит. Молодец, правильно.

– Оскар, – говорю, – присмотрите за Питером, пожалуйста. И чтобы никто его душу не отпустил, пока я не вернусь.