Какой профессиональный удар, подумал я. Как точно. Как странно.

Розамунда смотрела на меня с каким‑то веселым удивлением – и вдруг хихикнула.

– Ой, Дольф, – говорит. Удивленно и со смешком. – А это, оказывается, так легко… Вы, мужчины, так это преподносите… А это так легко! Это же даже не нож! Надо же… Я даже и не ожидала, что у меня получится!

Я подумал: он повернулся к ней спиной. И я поворачивался. И никто из нас не обратил внимания на эту шпильку. И для гвардейцев шпилька – не оружие, а королева – не боец. А мой Дар уже в этой пентаграмме – я же не ждал удара в спину… шпилькой… от жены…

Я сконцентрировал Дар на Тех Самых. А Питер… учуял… предвидел… подставился…

Боялся за меня. Почему бы? Что ему в свое время Клод говорил? Что ему Оскар сказал? Что он думал, мой бродяга?

Я его осторожно положил на пол. Вытащил шпильку – длиной пальцев шесть, очень хорошо достала до сердца и отточена отлично. Художественная работа. Я задрал рукав и воткнул шпильку в запястье.

У Розамунды вытянулось лицо. Она не понимала.

Я выдернул эту дрянь из руки и бросил в центр звездочки. Капнул туда же кровью. Он вышел, как по маслу. Какая‑то особенная разновидность – с раздвоенным языком и рогами, закрученными в спирали, острыми концами вперед. И дым от него валил, красноватый, воняющий серой сильнее обычного.

И Розамунда заорала.

Демон уставился на меня своими текучими огнями, улыбнулся железным лицом, прошелестел:

– Щедрый подарок, темный государь.

– Не подарок, – говорю. – Взятка. Скажи мне, только что отошедшая душа принадлежит вам?

– Да, – отвечает. – Грешная душа, принадлежит почти с рождения.

– Великолепно, – говорю. – Это взятка за ее свободу. Достаточно?

Ухмыльнулся.

– Темный государь, все во власти Господа…

– Кто же спорит, – говорю. – Но дайте Питеру подняться, а потом пусть уж Высший Судия решает. Высший, не вы.

Кажется, демон огорчился. Но спорить не стал. Только склонил голову. Еще бы.

– Я вам должен, – говорю. – Кровь младенца. Я готов отдать долг. Вам ведь все равно, какого возраста младенец?

Скелеты подтащили Розамунду ко мне – она вопила: «Нет! Нет! Дольф, нет! Я не знала! Я не хотела! Нет!» Тот Самый облизался своим раздвоенным.

– Младенец – внутри? – шелестит.

– Да, – говорю. И внутри меня – расплавленное железо. – Помни – я обещал кровь, а не душу.

Он рассмеялся. Какое было лицо у Розамунды, какие глаза…

– Все знают, – прошелестел, – что у темного государя пунктик насчет душ. Я помню…

Я не смог смотреть. Я знал, как это будет. Я знал, что его полубесплотная рука выдернет из Розамунды… пройдет сквозь ее живое тело, как туман… знал, но все равно не мог взглянуть. И когда услышал ее вопль, уже безумный, и стук тела об пол, еле заставил себя поднять глаза.

– Счет оплачен, – прошелестел демон. Кровь кипела на его железной длани.

– Убирайся, – говорю. – Чем быстрее, тем лучше.

Больше я ему ни капли крови не дал. Просто закрыл выход. Бездумно, механически как‑то. И сел на пол, около обугленного пятна.

Сначала Дар жег меня, просто испепелял… Потом улегся… И стало холодно. Ужасно холодно. Они лежали рядом со мной – убитый Питер и Розамунда, умершая, наверное, от невыносимого ужаса. Я тронул их руки. Они уже остывали.

И тут Дар снова поднял приступ ненависти.