|
— А как же Марк? — спросил он. — Он у моей матери. — Я имею в виду завтра. Он же с завтрашнего дня уже должен начать заниматься шведским в школе. В Сигтуне. — Ах да, точно. — Ладно, скажу им, что он на день опоздает. — Мы возьмем билеты на ближайший рейс. Я позвоню тебе, сообщу время прилета. К ней подошел Букард и спросил: — Девушка связана с Хартманном? — Мы проверим. — Если кандидат на пост мэра окажется замешанным в деле, сразу дай мне знать. — Я не могу заняться этим, Букард. Раздался автомобильный сигнал. Это был Майер, он ждал ее в машине с сигаретой во рту. — Пусть он возьмет дело, — сказала она. Ее шеф приблизился к ней вплотную: — Это не может быть первым делом Майера. Не спрашивай почему. Я позвоню в полицию Стокгольма и договорюсь обо всем. — Нет, — настаивала она, — это невозможно. Лунд пошла прочь, в сторону машины и Майера. — Ты нашла девочку. — Букард торопливо зашагал вслед за ней, обращаясь к ее спине в мокрой синей ветровке. — Разве у Майера получилось бы? Только дохлых лис и умеет откапывать. Она остановилась, развернулась и пристально посмотрела на него. В этот момент он был похож на старого седого мопса и смотрел на нее так же выразительно и печально, как умудренный годами пес. — Всего один день, Сара. Молчание. — Хочешь, чтобы Майер поговорил с родителями? — Ненавижу тебя. Ты догадываешься об этом? Букард рассмеялся и хлопнул своими пухлыми ладошками. — Эту ночь я поработаю, — сказала Лунд. — Но с утра это будет твоя забота. В гулких асептических коридорах морга было пустынно. По-прежнему в черной кожаной куртке, алом комбинезоне и шерстяной шапке, Тайс Бирк-Ларсен тяжело ступал по чистому кафелю, двигаясь в сторону единственной двери в дальнем конце. Смотровая. Пернилле в своем бежевом плаще уже была там, повернула к нему измученное лицо, в глазах вопрос. Он остановился в двух шагах от нее, не представляя, что делать и что говорить. Бесформенные слова поднялись к его губам, но, боясь разбить холодный сухой воздух, остались внутри, незаконченные и неопределенные. Крупный могучий мужчина, порой внушающий страх, беспомощно молчал, а в глазах его блестели слезы. Все поняв, Пернилле зарыдала, подошла к мужу, положила руки на плечи. Она прижалась к нему, уткнувшись мокрым лицом в его колючую щеку. Они стояли вместе, держась друг за друга в тесном молчании. Так же вместе они прошли в белую комнату, где все — глянцевый кафель, стеклянные шкафы, раковины и краны, блестящие металлические столы, инструменты, — все означало смерть. Полицейские шли впереди, показывая дорогу, — та самая женщина с пристальным взглядом и угрюмый мужчина с большими ушами. Они подвели их к чистой белой простыне и остановились, чего-то ожидая, изредка поглядывая на супругов. Из-за угла появился мужчина в хирургическом костюме, синей шапочке, синем фартуке, синих перчатках. Такие же доктора были во время рождения Нанны, вспомнил Тайс Бирк-Ларсен. Те же цвета, те же резкие химические запахи. Без единого слова или взгляда мужчина встал возле них и приподнял белую ткань. Пернилле приблизилась, едва передвигая ноги, ее глаза расширились. Женщина-полицейский ни на миг не отводила от нее взгляда, фиксировала каждый жест, каждый вдох, каждое движение. Бирк-Ларсен стянул с головы черную шапку, смутившись, что забыл сделать это раньше. Посмотрел на бескровное израненное лицо на столе, на грязные волосы, на безжизненно-серые глаза. |
