Тут припустился дождь.

– Только этого не хватало! – Цзяо Дай выругался и, заметив навес над черным ходом темного, безмолвного дома, укрылся под ним вместе с одеждой и башмаками Ма Жуна. А тот стоял нагишом под ливнем, пока дочиста не отмылся. Потом, присоединившись к Цзяо Даю под навесом, насухо вытерся своим шейным платком. Как только дождь поутих, они снова пустились вдоль канала на восток. Туман стал редеть. По левую руку проступил длинный ряд стен – то были задние фасады домов, выходящие на канал.

– Плохо мы сработали, брат, – вздохнул Цзяо Дай с сожалением. – Будь на нашем месте сыщик поопытней, он наверняка бы взял этих бездельников.

– Даже опытным сыщикам не дано летать над водами! – мрачно ответил Ма Жун. – Странный вид был у этого забинтованного. Это будет почище развеселых баек твоего однорукого друга. А нам бы после этого не мешало выпить.

Так они шли, пока впереди сквозь туманную морось не замаячил размытый свет цветного фонаря. То был боковой вход в большое заведение. Обойдя дом, они добрались до парадной двери и вошли в прекрасно обставленное помещение на первом этаже; грозно зыркнув на чванливого слугу, посмевшего с неодобрением посмотреть на их промокшие одеяния, поднялись по широкой лестнице. Распахнув приоткрытые двустворчатые двери, украшенные затейливой резьбой, они оказались в просторной трапезной. Зал гудел от множества голосов.

Глава шестая

Пьяный поэт воспевает луну; Цзяо Дай знакомится с кореяночкой в веселом доме

При виде степенной, прилично одетой публики, сидящей за столами с мраморными столешницами, два друга сразу смекнули, что это заведение им не по карману.

– Пошли отсюда, – буркнул Ма Жун.

Но не успел он развернуться, как тощий человек, сидевший за ближайшим к двери столиком, привстал со своего места и прогудел:

– Присаживайтесь ко мне, друзья мои, сделайте одолжение! Пить в одиночку невыносимо.

Из‑под выгнутых крутыми дугами бровей, придававших его лицу вечно удивленное выражение, смотрели мутные глазки. На человеке было темно‑синее одеяние из драгоценного шелка и высоченная шапка черного бархата. Однако из‑под шапки выбивались неопрятные патлы волос, и воротник был весь в сальных пятнах. Лицо он имел одутловатое, нос тонкий, длинный, ярко‑красный на кончике.

– Раз уж он так просит, давай составим ему компанию, ненадолго, – сказал Цзяо Дай. – Мне совсем не улыбается, чтобы неотесанный болван там, внизу, подумал, будто нас отсюда турнули!

Два друга уселись напротив хозяина столика, и тот без промедления заказал два больших кувшина вина.

– Кем работаем, чем зарабатываем? – поинтересовался Ма Жун, когда прислужник удалился.

– Я По Кай, управляющий делами Е Пена, судовладельца, – ответил человек и, осушив единым духом свою чарку, добавил с гордостью: – Но, кроме того, я известный поэт.

– Кто бы спорил, а мы не станем, коль за выпивку платите вы, – великодушно согласился Ма Жун.

Он ухватил кувшин, запрокинул голову и неторопливо вылил половину содержимого себе в глотку. Цзяо Дай последовал его примеру. По Кай наблюдал за этим действом с нескрываемым интересом.

– Великолепно! – одобрил он. – В этом своеобычном заведении, как правило, пользуются чарками, но я полагаю, что ваша метода исполнена живительной простоты.

Ма Жун удовлетворенно выдохнул, утер губы и ответил:

– Этак мы пьем, только когда сил нет как хочется.

По Кай вновь наполнил свою чарку и сказал:

– Поведайте мне что‑нибудь интересное! Ведь вы, бродяги, всегда в пути, и жизнь ваша должна быть богата событиями.