– Чем же плох этот старый трус? – удивился Цзяо Дай. – По мне, так он и мухи не обидит.

– Не будем о нем! – мрачно промолвил хозяин. – Он… он, знаете ли, не такой, как все. Но кое в чем Тан совсем дрянь.

– В чем? – спросил Ма Жун.

– У нас тут, скажу я вам, творится такое, чего сразу не разглядишь, – зашептал однорукий. – А я здешний, я‑то знаю! С древних времен в наших местах обретаются всякие странные люди. Старик отец мне частенько рассказывал…

Он смолк, печально покачал головой и разом опорожнил чарку, налитую ему Цзяо Даем.

Ма Жун пожал плечами.

– С этим мы сами как‑нибудь разберемся, – промычал он, – это нам раз плюнуть. А что до другого, до Фана, тут пока не о чем беспокоиться. Стражники говорят, он вроде как запропастился куда‑то.

– А, чтоб ему вовсе пропасть! – с чувством пожелал однорукий. – Этот грабитель дерет деньгу со всех и с каждого, он жадней даже старшего пристава. А что еще хуже – ни единой женщины не пропускает. Смазлив, мерзавец, и одному Небу известно, скольких он уже попортил! Разжирел, правда, воруя на пару с Таном, и тот его всегда покрывает.

– Ничего, – вмешался Цзяо Дай, – его счастливым денечкам конец пришел – отныне Фан будет под нашим надзором. Взяток он, должно быть, нахапал. Хотя, как я слышал, загородная усадьба у него невелика.

– Это наследство от дальнего родственника, – сказал хозяин харчевни. – В прошлом году получил. Захудалое подворье, да и местечко пустынное – возле заброшенного храма. Славное дело, коли он там застрял; коли так – они‑то  его и поимели.

– Ты что, в конце концов, нормально по‑китайски сказать не можешь? – возопил Ма Жун, выйдя из себя. – Какие такие «они»?

Однорукий кликнул прислужника. После того как тот поставил на стол две огромные миски с лапшой, хозяин тихо заговорил:

– К западу от усадьбы Фана, где проселок выходит к тракту, есть старый храм. Девять лет назад жили в нем четыре монаха; все они были из общины Храма Белого Облака, что за восточными воротами. И вот однажды утром всех четверых нашли мертвыми – горла перерезаны аж от уха до уха. Замены им не нашлось, и с тех пор храм запустел. Но призраки тех четырех монахов по сей день являются в том месте, и частенько. Крестьяне по ночам там видят огни, и все обходят тот храм стороной. Вот хотя бы на прошлой неделе мой двоюродный брат поздней ночью оказался поблизости от того места и при свете луны заметил: монах туда крадется. А сам без головы. Он яснее ясного видел – свою отрезанную голову тот нес под мышкой.

– Всесильное Небо! – вскричал Цзяо Дай. – Нельзя ли не рассказывать такие ужасы? Как я могу есть лапшу, если она у меня в миске встает дыбом?

Ма Жун расхохотался. Они принялись за лапшу всерьез и начисто опорожнили миски. Тогда Цзяо Дай поднялся и стал шарить в рукаве. Тут же хозяин харчевни схватил его за руку и закричал:

– Ни в коем случае, господин! Эта харчевня и все, что в ней, все – ваше. Если бы не вы, те корейские конники меня бы…

– Ладно! – оборвал его Цзяо Дай. – Благодарим за гостеприимство. Но если хочешь, чтобы мы сюда захаживали, в другой раз возьмешь плату наличными!

Однорукий разразился было протестующей речью, но Цзяо Дай похлопал его по плечу, и они вышли.

На улице Цзяо Дай сказал Ма Жуну:

– Червячка мы заморили, брат, пора бы и за работу! Но не знаешь ли, как это делается – как разнюхивают, чем пахнет в городе?

Ма Жун потянул носом, посмотрел на густой туман, почесал в затылке и ответил:

– Полагаю, посредством ног, брат!

И они двинулись вдоль по улице, держась поближе к освещенным фасадам лавок.