– Это также будет записано, – холодно произнес судья Ди. – Госпожа Цао отдается под опеку суда впредь до удовлетворительного решения ее участи.

Он дал знак старшине Хуну увести госпожу Цао, а сам обратился к хозяйке веселого дома:

– Ваша попытка принудить эту женщину работать на вас в вашем заведении есть преступление перед законом. Однако, учитывая то, что до сего утра вы не трогали ее, а также учитывая, что вы так или иначе исполнили то, что обязаны были исполнить, по отношению к суду, я на сей раз прощаю вашу вину. Но коль скоро ко мне поступит еще какая‑либо жалоба на вас, вы подвергнетесь порке и лишитесь грамоты на ведение вашего дела. Это также касается ваших товарок. Идите и сообщите им об этом!

Хозяйка веселого дома поспешно удалилась. Судья Ди ударил молоточком и закрыл заседание.

Он покинул судейское место, и вдруг его как ударило – Тан исчез. На вопрос, куда он делся, Ма Жун ответил:

– Так ведь еще в самом начале, когда Цао вышел к помосту, тут Тан чего‑то забормотал, мол, совсем он расхворался, и исчез.

– От этого старика одни неприятности! – рассердился судья Ди. – Если это продолжится, я отправлю его на пенсию.

Открыв дверь своего кабинета и увидев сидящих там старшину Хуна и госпожу Цао, он велел Ма Жуну с Цзяо Даем обождать немного в коридоре.

Усевшись за свой стол, он бодро начал:

– Итак, госпожа Цао, теперь надо решить, что нам с вами делать. Чего бы вы сами хотели?

Губы ее задрожали, но она сумела взять себя в руки и медленно проговорила:

– Теперь я понимаю, что согласно священным устоям нравственности нашего общества я должна была покончить с собой. Но, признаться, тогда эта мысль мне просто не пришла в голову. – Она вяло улыбнулась. – Если я и думала о чем‑нибудь там, в усадьбе, так только о том, как бы мне выжить! Не то чтобы я боюсь умереть, ваша честь, но мне не очень нравится делать то, в чем я не вижу смысла. Я хотела бы, ваша честь, воспользоваться советом, который вы мне можете дать.

– Это правда, согласно нашему конфуцианскому учению, – ответил судья Ди, – женщина действительно должна блюсти чистоту и непорочность. Однако я часто задаюсь вопросом, не касается ли это предписание более души, нежели тела. Ибо учитель наш Конфуций сказал: «Пусть человечность служит вам высшей мерой». Я, например, твердо придерживаюсь того убеждения, госпожа Цао, что все предписания должно трактовать в свете сих великих слов.

Госпожа Цао с благодарностью взглянула на него. Подумала немного и сказала:

– Кажется, лучшее, что я могу сделать теперь, это уйти в монастырь.

– Поскольку до сего дня вас ни в коей степени не привлекала духовная стезя, – заметил судья, – это будет означать только бегство от жизни, а оно не лучший выход для столь разумной молодой женщины, как вы. Не направить ли мне вас в столицу, к моему другу, которому нужна наставница для его дочерей? Со временем он, несомненно, сможет найти вам мужа.

Госпожа Цао отвечала застенчиво:

– От всей души благодарю вас, ваша честь, за ваше предложение. Но мой краткий брак с господином Ку оказался неудачен, а то, что случилось со мной на усадьбе, вкупе с тем, что я поневоле видела и слышала, пока жила на цветочной барке, все это навсегда отвратило меня от… от того, что происходит между мужчиной и женщиной. Поэтому мне кажется, что женский монастырь – единственное подходящее для меня место.

– Не говорите «навсегда», госпожа Цао, – вы для этого слишком молоды! – Судья Ди даже не улыбнулся.