Хэл Уиллис уже раскрыл рот, чтобы пожаловаться на жуткую жару в комнате, когда заметил, что рубашка на Берте Клинге потемнела от пота. На мгновение их взгляды встретились. Клинг провел рукой по лбу, встряхнул ладонью, и капли пота упали на пол.

И вдруг Хэлу Уиллису все стало ясно без слов. То, что в комнате поднялась температура, вовсе не случайно. Так надо.

Он снова посмотрел на Берта Клинга, но на сей раз никакой информации не получил.

Нижнее белье липло к телу. Уиллис заерзал на стуле, пытаясь устроиться поудобнее.

Майер Майер смахнул бусинки пота с верхней губы.

Адская жарища, думал он. Интересно, нашел кто-нибудь мои бумажки или нет?

Почему никто не разберется с чертовым терморегулятором? Майер бросил взгляд на прибор. Неподалеку, прислонясь к стене, стоял Коттон Хоуз и неотрывно следил за Вирджинией Додж. У него был такой серьезный вид, будто он стоял на посту, охраняя неведомо что. Что же, черт побери, он охранял?

Эй, Коттон, вертелось у него в голове. Протяни же руку и покрути регулятор!

Слова эти готовы были сорваться у него с языка.

Затем он снова подумал: неужели никто не нашел его послания?

Размышляя об этом, Майер Майер вдруг совершенно забыл о жаре. И, что совсем уж удивительно для человека, который последний раз был в синагоге лет двадцать назад, стал про себя молиться по-еврейски.

Анжелика Гомес вытянула ноги и закрыла глаза.

В комнате было так жарко, что она без труда вообразила, будто загорает на летнем солнце в горах. Когда она жила в Пуэрто-Рико, то любила уходить в горы по древним, как сами камни, тропам, петляющим в лесных зарослях. Она находила укромную лощину, заросшую папоротниками, сбрасывала с себя платье и, примостившись на ровном камне, подставляла себя поцелуям солнца.

Анжелика вдруг подумала о том, что на улицах этого города не бывает солнца.

Она пребывала в ленивой истоме и, не раскрывая глаз, наслаждалась приятно обволакивающим теплом. Воспоминания несли ее к родному острову, она блаженствовала и только об одном молила Бога — чтобы никто не вздумал открыть окно.

Зазвонил телефон.

Со своего командирского пульта взмокшая Вирджиния Додж молча кивнула Клингу, разрешая ему снять трубку, взяла свою, еще раз кивнула, и он заговорил:

— Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.

— Привет! Карелла у вас?

— Нет. Кто его спрашивает?

— Ачисон из лаборатории. А где Карелла?

— Работает. Что-нибудь ему передать?

— Пожалуй. Как ваше имя, не разобрал?

— Детектив Клинг.

— Кажется, мы не знакомы.

— Какая разница? — спросил Клинг.

— Всегда полезно знать, с кем имеешь дело. Я насчет этого Скотта.

— И что же?

— Сэм Гроссман попросил меня разобраться с фотографиями. Со снимками дверного косяка.

— Угу.

— Вы что-нибудь смыслите в дверных косяках?

— Карелла мне что-то говорил об этом. Скажите, что там у вас, и я ему передам.

— К чему такая спешка? Вы не любите приятную беседу?

— Просто обожаю. Только в данный момент мы несколько заняты.

— А я страсть как люблю перемолвиться с кем-нибудь словечком, — признался Ачисон. — Все не так скучно. А то возишься день-деньской с пробирками, фотоснимками и лампами дневного света. Попробуйте с утра до вечера исследовать одежду, которая воняет кровью, гноем и мочой. Тогда вы не станете пренебрегать дружеской беседой. Жуткая работа.

— У меня просто сердце кровью обливается, — отозвался Клинг. — Так что там с косяком?

— Мне уже давно пора быть дома.