Андрей не спеша оделся, вышел на крыльцо, негромко свистнул:

    -  Эй, есть кто в конюшне?! - Из-за приоткрытой створки хлева высунулась курчавая рыжая голова, и князь тут же ткнул в ее сторону пальцем: - Скакуна мне бодрого оседлай не медля. Седло не парадное, а удобное, походное положи, и торбу с ячменем.

    -  Слушаю, княже… - Подворник, судя по кивку головы, поклонился, из-за створки было не видно.

    Зверев тоже кивнул, вернулся в дом и направился к кухне, где уже вовсю кипела работа. Ведь к тому времени, как проснется усадьба, на всех должен быть готов сытный горячий завтрак. Князь здесь не узнал никого, однако стряпухи не знать боярского сына не могли, и потому он уверенно приказал:

    -  Сумку чересседельную мне с собой приготовьте. Вина положите, пива, пирогов, убоины какой-нибудь горячей, ветчины. Круп разных с полпуда. Еще какой снеди по мелочи, коли есть. Поторапливайтесь, лошадь на дворе студится. Как матушка поднимется, передайте: засветло вернусь. Поди, в бане от души попариться время будет.

    Девки и кухарки не прекословили, минут за десять собрали внушительную торбу. С нею князь вышел во двор, перекинул сумку через холку скакуна, поднялся в седло, забрал у подворника поводья, кивнул на ворота:

    -  Отпирай! - И выехал в предрассветные сумерки, тропя через девственный наст свежую дорожку.

    Скакун шел тяжело: зима успела намести снега коню почти по брюхо, и каждый шаг давался бедолаге с трудом. К счастью, ехать было недалеко: пара верст до Большого Удрая, через замерзшую реку на болото, еще с полверсты мимо низких и черных, скрученных, будто судорогами, березок к колючей стене ежевики и затем - к двум выпирающим из топей пологим холмикам.

    Когда князь спешился, уже давно рассвело. Чистое голубое небо обещало крепкий, трескучий морозец, где-то в кустах испуганно чирикали пичуги, над ними носились, прыгая с дерева на дерево, две рыжевато-серые выцветшие белки с пушистыми, но редкими, как посудный ершик, хвостами. Андрей отпустил коню подпруги, накрыл попоной, дабы тот не застудился, повесил на морду торбу, погладил между глазами:

    -  Ничего, милый, отдохни. Назад по торному пути куда легче скакать будет.

    Прихватив сумку, он поднялся к знакомой пещере, один за другим откинул пологи, сшитые из невыделанных козьих шкур, и остановился на глиняной площадке в полторы сажени шириной, давая глазам время привыкнуть к полумраку. Здесь, в обители древнего волхва, как и прежде, пахло едким дымом, сосновой смолой и чем-то чуть сладковатым, дрожжевым, как от кадушки со сдобным тестом. Освещалось помещение не свечами или факелами, а продолговатым камнем с сажень длиной и в локоть толщиной, вмурованным в стену на высоте в полтора роста. Свет был слаб - при взгляде на колдовской валун глаза не испытывали никакого неудобства, на человеческие нужды его вполне хватало. Просто после ослепительного белого наста, яркого неба, сияющего солнца - в пещере человек на несколько минут оказывался совершенно слепым.

    Снизу презрительно крякнули. Андрей вспомнил, что на подобный момент старый колдун учил его заговору на кошачий глаз - но вспомнить нужных слов и действий не смог, а потому просто повернулся влево, где должна быть лестница, и с нарочитой ленью начал спускаться по ступеням. Благо глаза как раз привыкли к полумраку, и из темноты мало-помалу проступили стены, дощатый стол и две скамьи внизу, стеллаж напротив, обложенный валунами очаг, в котором еще тлели бурыми огоньками недогоревшие угли.

    -  Никак навестить меня решил, чадо? - ехидно поинтересовался из-за спины волхв. Андрей от неожиданности шарахнулся в сторону, одновременно поворачиваясь, и едва не сорвался со ступеней.